Затем я превратился в увесистый том в сафьяновом переплете с картинками и серебряными застежками — «Сущность богословия» святого Фомы[21]. Это заставило меня лежать без движения, сцепив руки на животе, ведь они как раз были застежками книги, и кто-то (конечно, Виржилия) пытался их разнять, — видимо, в таком положении я походил на покойника.
Приняв человеческий образ, я увидел бегемота, который подбежал ко мне, посадил к себе на спину и поскакал. Я покорно позволил ему везти себя, то ли от страха, то ли доверившись ему. Вскоре, однако, он понесся с головокружительной быстротой, и я осмелился намекнуть ему, что считаю наше путешествие бесцельным.
— Вы ошибаетесь, — ответил бегемот. — Мы направляемся к началу веков.
Я что-то промямлил относительно дальнего расстояния, но бегемот или не расслышал, или не понял меня; может быть, он притворился, что не расслышал или не понял. Удивившись дару речи бегемота, я спросил его, не происходит ли он от Ахиллесового коня или Валаамовой ослицы[22], и он ответил мне движением, свойственным этим животным: похлопал ушами. Я закрыл глаза и вверился его бегу. Признаться, меня разбирало любопытство, мне до смерти хотелось узнать, где оно, это начало веков, столь же ли оно таинственно, как, скажем, истоки Нила, а главное, столь же ли оно бессмысленно, как их завершение (домыслы больного мозга). Я ехал, закрыв глаза, и, следовательно, не видал дороги; помню только, что становилось все холоднее, и наконец мне показалось, что мы вступили в царство вечных льдов. Я открыл глаза, и что же: мой бегемот скакал по снежной равнине, на горизонте вставали снежные горы, растения и животные тоже были из снега. Повсюду один только снег, снежное солнце леденило нас своими лучами. Я попробовал заговорить, но из уст моих вырвался тревожный шепоток:
— Где мы?
— Миновали Эдем.
— Прекрасно; так остановимся у шатра Авраамова[23].
— Но ведь мы едем в обратную сторону! — прозвучал насмешливый ответ.
Я был раздосадован и сбит с толку. Путешествие казалось мне теперь утомительным и нелепым, холод — невыносимым, бег моего скакуна — слишком быстрым, результат всего — сомнительным. И потом, в мою больную голову пришла бредовая мысль: а что, если, добравшись наконец до цели, я буду растерзан вечными, как мир, когтями веков, разгневанных моими притязаниями узреть их начало? Я размышлял, а бегемот поглощал расстояние, и равнина со страшной скоростью уносилась назад. Вдруг он остановился, и я смог более или менее спокойно оглядеться. Но, кроме слепящей снежной белизны, я ничего не увидел; белым стало даже небо, прежде лазурное. Местами из снега торчали огромные безобразные растения, и ветер шевелил их широкие листья. Тишина была поистине гробовая. Казалось, все в изумлении застыло перед взором человека.
