— Что вы мне про троллейбусы? — раздраженно сказал толстый. — Вы особые приметы давайте.
— А вот. Родинки все, татуировка в виде ядерного гриба с человеческой фигурой в виде распятия…
«Гляди ты! И про это знают!» — удивился Ковалев.
— Хорошо, давайте анамнез.
Хилый перелистнул страницу:
— Ерёма Квасов, двадцати двух лет…
— Это кто — Ерема Квасов? — удивился Ковалев.
— Ты Ерема Квасов.
— Я не Ерема! И не Квасов!
— А нам это без разницы, Квасов ты или не Квасов. Не был Квасовым — так будешь. Не велика птица.
Толстый слушал с брезгливым выражением лица.
— Ладно, — сказал он хилому. — Давайте сразу заключение и приговор.
— Понял. Про шизоидальность не надо? Понял. Значит, грехи. Всего их две тысячи триста семьдесят девять. Из них смертных восемь. Одно убийство. Два покушения на убийство. Хула на ближнего. Клятвопреступление… Восемнадцать краж. В том числе три — кражи стаканов из столовых и автоматов с газводой…
— Э… Стойте… — Ковалев с трудом оторвал голову от подушки. — Это вы про меня, что ли? Это я стаканы воровал?
— Ты, ты, — кивнул хилый.
— Ну, ладно, это могло быть, выпивали, наверное, где-нибудь в парке… А убийство?
— И это твое.
— Неправда, я никого не убивал.
— Правда, правда. Помнишь, камень однажды кинул и мальчишке в голову попал? Этому мальчишке нынче двадцать пять исполнилось бы. Умер он. Свихнулся и повесился. А свихнулся вследствие травмы, полученной в детстве. Правда, медицина до этого не додумалась. Такая она у вас — медицина.
— Так это когда было! Я ж еще в школу не ходил!
— Ну и что? У нас учет строгий.
Ковалев сказал:
— Ерунда. Мало ли от чего можно свихнуться.
— Апеллировать будете потом.
— Ну, а покушения на убийство?
— И это было.
— В детстве? — с надеждой спросил Ковалев.
— В детстве.
— Ну, это же просто… Детская мстительность. Разве это грех? Так, под воздействием момента…
— А большая часть убийств так и происходит — под воздействием момента.
— Нет, что-то тут не то, — проговорил Ковалев. — Бог — он добрый. Не станет он грехи считать. Он не бухгалтер…
И тут его осенило: ну конечно, какой тут Бог! Бог эту мерзкую троицу и близко к себе не подпустил бы. Это он, тот, другой…
…— Так на чем я остановился?.. А! На стаканах. Значит, далее. Соврал тысячу восемьсот четырнадцать раз.
— Это когда же?.. — вскинулся опять Ковалев.
— Не мешайте работать! — огрызнулся хилый. — Все зафиксировано, так что помолчите.
— Девственниц совращал? — лениво спросила вдруг Шляпа.
— Шесть попыток, — подтвердил хилый.
