Нет, ну сами подумайте, господа, по зрелом размышлении – оно мне надо? Я тут в лесах сам себе голова, хочу – воюю, хочу – книжки читаю, а носиться на побегушках у бригадных генералов – увольте, там и без меня шустрых мальчиков хватает… На всякий пожарный при первом же привале накатал на обоих кляузу армейскому генералу Коновницыну, прося, чтоб впредь меня глупостями не беспокоили. За спасение – благодарим покорно, хотя могли бы выбраться и сами… Опять же несъеденный Храповицкий ещё не раз будет портить мне кровь.
Мы по-прежнему спали, не зажигая костров, ибо перебранками с лесниками насытились по уши, а оголодавшие французы постепенно потянулись в леса, то ли рассчитывая на богатую охоту, то ли в надежде найти нас и резво сдаться.
Скрепя сердце, собирали мы этих хитроумников и таскали за собой, делясь скудным пайком, покуда не представлялся случай сбагрить всех в гостеприимный Юхнов. Многие солдаты неприятеля уже искренне считали его дальней французской провинцией. Так что подчас бывало, партия наша возила за собой до полутыщи пленников, кои терпеливо ждали в указанном месте, покуда мы повоюем и приведём ещё две-три сотни пополнения. Я так думаю, попроси мы хорошенько, они бы нам ещё и помогали…
Видимо, великие наполеоновские войны давно стояли поперёк горла даже самой французской армии. Все хотели закончить этот фарс побыстрее и как можно меньшим количеством человеческих жертв. Это было хорошо понятно всем, но чего я не знал в те поры, так это того, что Бонапарту служат не только люди. И у них свои законы, свои правила…
* * *
В ту ночь мы улеглись рано, часов под восемь вечера, так как подъём и поход планировали на полуночь. Три-четыре часа ходу, и можно рушиться неприятелю как снег на голову, прерывая казачьими пиками самый сладкий предрассветный сон французов. Так вот, никакого похода не получилось, ибо я был жестоко и нелицеприятно похищен. Да-с! Такого фортеля моя судьба доныне не выкидывала, но… Говорю о событии сём без чувства ложного стыда и даже с неким оттенком уважения к тем отчаянным храбрецам, что сумели меня умыкнуть.
Итак, я спал, как и все товарищи мои, на сырой земле, в снегу, в грязи, уж как придётся, подложив пару еловых веток и крепко намотав на руку поводья верного скакуна. Ничего особенного не снилось (в смысле ни прапрапрапрадеда, ни его знакомцев!), так, белиберда какая-то о памятных годах в кавалергардии. На мгновение показалось лишь, будто бы ноздрей моих коснулся незнакомый сладковато-дурманный аромат, и душа воспарила к нездешнему. Но уже через минуту-другую, проснувшись от неплавных покачиваний, понял я, что лежу на спине, связанный по рукам и ногам, и везут меня, грешного, неведомо куда на детских санках. Насчёт последнего уверен абсолютно, ибо загребал пятками снег… А вот кто везёт, зачем, почему – сие пока таилось в сумерках догадок.
