Пенумбра попадает ногой в цепную петлю; цепь громко бренчит, когда он ее стряхивает. Пенумбра морщится и бросает на ходу:
— Нелепость.
Мы молча шагаем за ним следом: небольшая процессия черных овец. Стеллажей нет только в нескольких местах: напротив двух выходов на длинных сторонах зала и в конце комнаты, где книги, расступаясь, окружают гладкую каменную стену и деревянную кафедру под яркой лампой. Высокую и устрашающую. Не иначе, тут они совершают ритуальные жертвоприношения.
Несколько балахонов, мимо которых мы проходим, поднимают глаза и, осекшись на полуслове, смотрят на нас большими глазами. «Пенумбра!» — восклицают они, улыбаясь и протягивая ладони. Пенумбра кивает, улыбается и жмет руки. Он ведет нас к незанятому столу невдалеке от кафедры, в мягком полумраке между двумя лампами.
— Вы оказались в особенном месте, — говорит он, опускаясь в кресло.
Мы тоже садимся, распутывая складки своих черных обнов. Пенумбра говорит негромко, сквозь рокот читальни его едва слышно:
— Рассказывать о нем или сообщать кому-нибудь его расположение запрещено.
Мы разом киваем. Нил шепчет:
— Потрясуха.
— Нет, не в комнате дело, — поясняет Пенумбра. — Она, старинная, конечно. Но все подземелья одинаковы: низкий потолок, подвал, сухо, прохладно.
Он замолкает.
— По-настоящему замечательно то, что здесь хранится.
Мы в этом подвале с книжными стеллажами всего три минуты, а я уже забыл о существовании остального мира. Готов спорить, строили это сооружение, чтобы прятаться от ядерной войны. За какой-нибудь дверью обязательно должен быть склад консервированной фасоли.
— Здесь два сокровища, — продолжает Пенумбра. — Во-первых, большое книжное собрание, и во-вторых, один-единственный том.
Он опускает костлявую ладонь на прикованную к нашему столу черную инкунабулу, не отличимую от всех остальных. На обложке тонкими серебряными буквами выведено: MANVTIVS.
— Вот этот том, — говорит Пенумбра. — Это codex vitae Альда Мануция. Нигде, кроме этой библиотеки, его нет.
Погодите-ка.
— Даже в вашем магазине?
Пенумбра качает головой.
— Новички эту книгу не читают. Только действительные члены братства — переплетенные и непереплетенные. Таких немного, и Мануция мы читаем только здесь.
Вот это-то мы и видим вокруг: все эти усердные штудии. Впрочем, я замечаю, что многие из черных балахонов поглядывают в нашу сторону. Может, не такие уж усердные.
Пенумбра, обернувшись на стуле, обводит рукой уставленные книгами стены.
— А это другое сокровище. Следуя по стопам Основателя, каждый член братства составляет собственный codex vitae, или книгу жизни. Это миссия непереплетенных. К примеру, Федоров, уже знакомый тебе… — Он кивает на меня, — …один из них. Когда закончит, он соберет все, чему научился, все свои знания — в такую вот книгу.
