Ветер так крепко налегает на дверь бара, что она дребезжит.
— Они сделали это, потому что гробница была пустой. После смерти Альда тела не нашли.
Значит, у этого культа есть и свой мессия.
— Он оставил после себя книгу, которую назвал «Codex vitae» — книга жизни. Она была зашифрована, а ключ Мануций оставил лишь одному человеку: своему лучшему другу и компаньону, Гриффо Герритзуну.
Поправка: у культа есть и мессия, и первый апостол. Но этот апостол хотя бы был дизайнером. Это клево. А codex vitae… Я уже слышал о нем. Но Розмари Лапен сказала, что codex vitae — это книги с дальних полок. Я запутался.
— Мы, последователи Мануция, не один век бились над расшифровкой его codex vitae. Мы считаем, что там записаны все тайны, которые открылись ему при изучении древних, и первая среди них — секрет вечной жизни.
По стеклу барабанит дождь. Пенумбра глубоко вздыхает.
— Мы верим, что когда наконец откроем его секрет, все члены Каптала, когда-либо жившие на свете… снова оживут.
Мессия, первый апостол и вознесение. Ну-ка, ну-ка и еще пару раз ну-ка. В моих глазах Пенумбра балансирует на грани между обаятельно чудаковатым стариком и опасно чудаковатым стариком. Две вещи склоняют чашу весов в сторону обаяния. Во-первых, его лукавая улыбка, которую не назовешь зацикленной, а микромыщцы не врут. И во-вторых, взгляд Кэт. Пенумбра ее увлек. Знаете, люди порой верят в учения и постраннее этого, так ведь? Президенты и Папы верят в теории похлеще.
— О каком числе последователей мы говорим? — спрашивает Нил.
— Не таком большом, — отвечает Пенумбра, отодвигая стул и поднимаясь из-за стола, — чтобы они не поместились в одной комнате. Идемте, друзья. Читальный Зал ждет.
Мы шагаем под дождем, укрываясь под одним широким черным зонтом, одолженным в «Дельфине и якоре». Нил поднимает его высоко над нами — зонт всегда держит воин, — Пенумбра идет в середине, а мы с Кэт жмемся к нему с боков. Пенумбра не занимает много места.
Подходим к темному подъезду. Сильнее отличаться от магазина в Сан-Франциско это место вряд ли могло бы: где у Пенумбры стеклянная стена и теплый свет, льющийся изнутри, здесь сплошной камень и два тусклых фонаря. Наш книжный приглашает войти. А это место предупреждает: «Нет уж, ступай-ка лучше мимо».
Кэт тянет дверь на себя, отворяет. Я вхожу последним и, перешагивая порог, сжимаю ее запястье.
Я совсем не ожидал, что внутри нас встретит такая пошлость. Я думал увидеть горгулий. А вместо этого два низких диванчика и квадратный стеклянный столик, оформляющие небольшую приемную. На столе веером разложены бульварные журнальчики. Прямо перед нами узкая стойка, за ней молодой человек с бритой головой, которого я видел утром на улице. На нем синий джемпер. На стене над его макушкой квадратные прописные буквы без засечек гласят:
