Но мог ли он бросить этот план теперь, когда, обагрив кровью своей собственной... (в пылу он сказал: собственной груди), мог ли он бросить этот план, когда ради него пожертвовал совсем новой парой суконных штанов (за которые еще не заплатил Срулю) и парой нанковых, которые надевал не более двух раз?
Нет, никогда! Напротив, теперь, когда к его видам на Репиху присоединилась еще жажда мести ей, ее мужу и Кручеку, Золзикевич поклялся, что будет последним болваном, если не упечет Репу.
Итак, оп думал, как бы это сделать, в первый день, меняя компрессы; думал и на другой день, меняя компрессы; думал и на третий, меняя компрессы,— и знаете, что придумал? Да ничего не придумал!
На четвертый день ему привезли из ословицкой аптеки пластырь. Золзикевич приложил его, и — о чудо! — почти в то же мгновение он воскликнул: «Нашел!» И действительно, он кое-что нашел.
ГЛАВА IV,
которую можно было бы назвать «Зверь в сетях»
Дней пять или шесть спустя в корчме Бараньей Головы сидели войт Бурак, гласный Гомула и Репа.
— Будет вам спорить из-за пустяков,— поднимая стакан, сказал войт.
— А я говорю, что француз не дастся пруссаку,— крикнул Гомула, стукнув кулаком по столу.
— А пруссак, черт его поберп, тоже хитер! — возразил Репа.
— Ну и что же, что хитер? Французу турок поможет, а турок всех сильней.
— Много ты знаешь! Сильнее всех Гарубанда (Гарибальди).
— Ну, уж ты скажешь. Где это ты выкопал своего Гарубанду?
— Ничего я не выкапывал. А люди говорили, что плавал он по Висле и кораблей у него видимо-невидимо, а войска — страшная сила. Только вот с непривычки пиво ему в Варшаве не понравилось, дома-то у него получше, оттого он и воротился.
— И все-то ты брешешь. Уж известно, что всякий шваб — это еврей.
— Так Гарубанда-то не шваб.
— А кто ж он, по-твоему?
— Кто? Царь он — вот кто?
— Умен ты очень!
— Ну, и ты не умнее!
— А раз такой умный, скажи-ка мне, как звали нашего прародителя?
— Как? Известно, Адам.
— Да это крестное имя, ты скажи, как его прозвание.
— А я почему знаю.
— Вот видишь. А я знаю. Прозвание ему было «Искупила».
— Да ты белены объелся!
— Не веришь, так послушай:
О пресвятая дева!
Ты господа бога своей грудью вскормила
И грех нашего прародителя искупила.
— Ну что, не «Искупила»?
— Пусть будет по-твоему.
— Выпили бы лучше,— прервал их войт,
— За твое здоровье, кум,
— За твое здоровье!
— Лхаим!
— Селям!
— Дай бог счастливо!
Все трое выпили, но так как происходило это во время франко-прусской войны, то Гомула опять вернулся к политике.
