Какой–то испуганный монах, разжигавший костер, в страхе прошептал:
— Перст Божий!
И бросил факел.
Но кто–то твердо отчеканил властным голосом:
— Сжечь ее немедленно! Она силой волшебства своего остановила часы!
И сожгли Ладу.
Да… сожгли. И никто тогда не протестовал, кроме ратушных часов.
За готическими, узорными от мороза окнами плакала снежная вьюга, и мне, маленькому, казалось, что это плакала белая душа сожженной Лады.
В. Бельский
ДУМЫ ПОКОЙНИКА
«На днях на Ивангородское кладбище привезли гроб с совершенно голым покойником из Н… Эмигрантской больницы, некоего Кирилла Петрова».
(См. «Нарвский Листок» № 13).
В Эмигрантской больнице догорала, как одинокая свечка в пустом и безлюдном храме — жизнь эмигранта Сидора Горемыкина.
За окном весна звенела, сверкала в каждом солнечном блике, в каждом движении, в каждом звуке улицы — а он умирал безвестный, никому не нужный, среди холодных эгоистичных людей.
Чудилась ему в предсмертных грезах: кроткая, тихая, вечно благословляющая родина, вся в черных бесконечных дорогах…
* * *
Горемыкину стало вдруг легко и свободно.
Страдания где–то остались позади.
Он как будто бы очутился в преддверии чего–то яркого, радостного, неземного…
Кончен трудный путь.
Умер.
Сидор Горемыкин счастливо улыбнулся, лукаво подмигнул серьезной старушке Смерти и с наслаждением вытянулся на узкой кровати.
И вдруг заметил Горемыкин: что он лежит голый. Совершенно голый…
Стыдно ему сделалось наготы своей…
— Как же так? — недоуменно раздумывал он. — Неужели в таком виде я на тот свет должен явиться? Ведь и мертвый чувствует срамоту свою!.
Хочется вдруг крикнуть ему на всю палату:
— Прикройте меня. Стыдно мне!..
«Но да разве услышат мертвеца живые люди?»
Тихо было в больнице. Кто–то шептал около трупа Горемыкина:
— Завтра надо будет отвезти его в часовню…
— Неужели голого так и похороним? — жалостливо проговорил кто–то.
— Не беда! — ответили холодно и равнодушно. — Земля и голого примет. Не напасти на них рубашек!..
* * *
Лежить новопреставленный раб Божий Сидор в кладбищенской часовне и горько думает:
— Эх вы, люди! Нет у вас сердца… На позор меня голым выставили. Рубашечки рваной и той не нашлось у вас!..
— Эх, чужбина неприветная!..
«А может быть, вспомнят? Придут и оденут меня…» — утешает себя Горемыкин.
Тихо.
В разбитое оконце доносится весенняя музыка. Птицы поют в звонкой радости. Веет весенними запахами
— Чу! Кто–то идет к часовне. Не отпевать ли? — в ужасе думает Горемыкин. — Голого отпевать! — А может быть, вспомнили обо мне ласковые люди, и идут принарядить меня?..
