– Хлеб наш насущный даждь нам днесь…
– Забавная штука эта молитва, – сказал молодой Тасборо на ухо Динни. – Благословляют убийство, правда?
– Нам подадут зайца, – сказала Динни, – а я видела, как его убивали. Он плакал, как ребенок.
– Я бы лучше съел собаку, чем зайца.
Динни бросила на него благодарный взгляд.
– Вы приедете с сестрой погостить к нам в Кондафорд?
– Только мигните!
– Когда вам надо вернуться на корабль? Через месяц.
– Вы, наверно, любите свою профессию?
– Да, – просто ответил он. – Это у меня в крови, у нас в семье всегда был моряк.
– А у нас солдат.
– Ваш брат молодчина. Я ужасно рад, что с ним познакомился.
– Не надо, Блор, – сказала Динни дворецкому, – дайте, пожалуйста, кусочек холодной куропатки. Мистер Тасборо тоже предпочитает что-нибудь холодное.
– Говядину, сэр, баранину или куропатку?
– Куропатку, пожалуйста.
– Как-то раз я видела, как заяц моет уши, – сказала Динни.
– Когда вы такая, – заявил молодой Тасборо, – я просто…
– Какая?
– Как будто вас здесь нет.
– Спасибо.
– Динни, – окликнул ее сэр Лоренс, – кто это сказал, что мир замкнулся в своей раковине, как устрица? А я говорю, что он закрылся в своей раковине, как американский моллюск. Ты как думаешь?
– Я не знаю, что такое американский моллюск, дядя Лоренс.
– Тебе повезло. Эта пародия на его добропорядочную европейскую разновидность – осязаемое доказательство того, что американцы – идеалисты. Они возвели этот символ своей обособленности на пьедестал и даже стали употреблять его в пищу. Когда американцы от него отрекутся, они начнут смотреть на вещи более реально и войдут в Лигу наций. Но нас к тому времени, увы, уже не будет.
Динни следила за выражением лица Хьюберта. Озабоченность слетела с него; глаза были прикованы к глубоким манящим глазам Джин. У Динни вырвался вздох.
– Вот именно, – сказал сэр Лоренс, – жаль, что мы не доживем до той поры, когда американцы отрекутся от моллюска и кинутся в объятия Лиги наций. Ведь в конце концов, – продолжал он, вздернув левую бровь, – она была основана американцем и является единственным сколько-нибудь разумным порождением нашей эпохи. Но она по-прежнему остается самым страшным пугалом для другого американца, по имени Монро, который умер в тысяча восемьсот тридцать первом году; а такие, как Зазнайка, никогда не упоминают о ней без издевки.
Пинок, попрек и еще раз пинок.
Насмешек немного, но зато каких!
Знаешь это стихотворение Элроя Флеккера?
– Да, – с удивлением сказала Динни, – оно приводится в дневнике Хьюберта; я читала его лорду Саксендену. Как раз на этом он и заснул.
