— Бабушка, вы говорите, а то он скоро придет!
— Еще не придет. Его я чую — добрый он. В добро верит. Тепло от него идет, вот ты и согрелась. Злого купить можно, доброго добром берут, — бормотала старуха. — Где ж взять его, коли нету? Тут ты, девушка? Ну, попроси, чего хочешь! Все могу дать: деньги — в руку, разум — в голову, свет — в глаза!.. — Старуха с трудом приподняла голову с подушки, беспокойно спросила: — Поклянешься, что исполнишь, чего попрошу? Дай еще погляжу на тебя! Твердая ты! Как решишь, так и сделаешь, в глазах темно у тебя… Ты поклянись матерью!..
— И так исполню, говорите, бабушка! Исполню.
— Твердая ты и мне не веришь… А прозвище мое знаешь? Не от бога это, от черного. Не вперед я гляжу — людям в душу, там все написано, все видать. Слабость вся видна. Поклянись! А я доктору твоему за это глаза открою, а, девушка? Боишься… Жжет меня, уж жжет!.. — Старуха отвалилась на подушку. — Ах, что исделал!..
— Попить, дать? Вот молочка попейте!.. — Оля оглянулась на тропинку, но Вадик все не шел.
— Бойся, бойся за него, девушка! У доброго век короткий, добрый трудно живет. Мой–то совсем мало жил. Добрый был, слабый. А я твердая, не жалела его. Вот душу его люди и разграбили — душа–то у него высоко летала, да быстро устала. Настою моего выпил… Святым ушел, слабости его никто не знает. Черное мне одно осталось. Я его у церкви похоронила, хоть и неверующий он был, чаяла — святым местом его могилка будет. А его и как звать–то скоро позабыли. Прокляла я их, у каждого в душе черное открыла. Когда ваши–то могилку его ногами топтали, я возрадовалась: черное наружу полезло. А добро–то старое запищало — вот люди и поднялись. И крест над ним покрасили, почин положили, теперь не упадет, поддержат!.. А я их черное копила, оставить здесь хотела. Поможешь мне, а?
— Что сделать надо? — Оля встала.
— Потом, когда увидишь, что от тела отстать не могу, когда мука будет, — ты приди сюда, слышь? Не бойся! Эту муку тебе или ему не передам! Под завалинкой, в тряпице — не гляди в нее, ослепнешь! — черное мое возьми. В тряпице оно завернуто неказистой, а не гляди на него, слышь? Это добро мое к тебе — от соблазна отвожу: черные то деньги, очернят тебя. — Она прикрыла глаза, судорожно вздохнула. — Так ты эту тряпицу в воду брось! Подальше брось! Не сожги, не зарой — в воду брось!.. Сделаешь? — Оля кивнула. Старуха приподняла голову. — Не хочешь, чтобы его, мучителя моего, тревожила?.. Так тебе скажу последние слова — верит он, в добро верит, добром возвысится, добром спасется, если рядом будешь, черное копить не станешь, душою его душу поддержишь. И других секретов нету! Ты — земля его, хлеб, вода, если любишь. Муж он, душа его высоко летает, а ты плоть его… Не веришь? — забеспокоилась старуха. — Ох, жжет меня! Да на кресте напишите, докторовом: Лучков Александр Иванович… — Она обессиленно упала на подушку, закрыла глаза. — Не прощайся — останусь в тебе, на спасение твое. «Аминь!» — скажи, слышь? И ступай, ступай, встреть его!.. Не оглядывайся, не оглядывайся, ступай! — шепнула старуха,
