Когда он вернулся на кухню, Оля, свирепо собравшаяся накинуться на него: «Тебя за смертью посылать!» — осеклась, а Таня присела на стул,
— Как же это? — сказала она расстроено. — Вот беда! Ну, сейчас замоем. Переодевайтесь! Там ночью ногу сломать можно, — посочувствовала она Вадику.
— А мы, верно, по воздуху летаем, — отрезала Оля. — Что–то я тебя в таком виде не видела. Барин просто.
— Что ты на человека набросилась! Он–то тут при чем? Нашу работу человек делает, а ты лаешься. Вы, доктор, не слушайте ее, шумит она просто так, от характера.
Опорожняя баки, Вадик еще раз сходил с ведрами к кормушкам. В этот раз ему пришлось спрятаться в лопухах, у лодочного сарая, потому что тут же рядом Надежда разговаривала с Верой–продавщицей:
— Ну, как я тебя назову? Сестрою, что ли? Так среди них есть этот, забыла фамилию, он уже три года ездит. И потом, Вера, не те это гости, эти все разговаривать будут. Ни спеть, ни сплясать. Не ходи!..
Вера что–то бубнила обиженно в ответ.
Дождь сыпал Вадику за шиворот, мочил спину, и запах, поднимающийся от земли, щекотал нос. Потом, когда Надежда и Вера разошлись, он вернулся на кухню. И опять Оля набросилась на него.
— У тебя совесть есть? Юрка вон весь извелся, — шепотом, вырывая у него из рук ведра, сказала она. — Таня тоже человек… Юрка весь день на стройке, когда им еще повидаться?
Вадик обиделся и ушел в медпункт. Совсем ему не хотелось идти на танцы. Только–только пристроил пепельницу и подушку, как в медпункт, коротко стукнув, вошла Оля.
— Дай брюки, — велела она. Под локтем у нее был какой–то маленький узелок, — Ну, дай! Все равно стирать иду.
— Пошли на танцы, — спуская ноги с раскладушки, предложил Вадик хмуро. Оля сморщили губы, а потом весело улыбнулась.
Через луг, по мостику над оврагом, по задам почты, над дверью которой- горела лампочка, все ближе и ближе к шуму и свету, оступаясь и временами держась друг за друга, они вышли, освещая дорогу фонариком, к барскому дому, и там Вадик пропустил вперед Олю.
Танцевали в широком коридоре. Девчонок действительно было много. Отряд же пока терся у стен.
Мелодия, которая неслась из громадной колонки, показалась Вадику знакомой, но необычно, аранжированной. Когда тема заканчивались, мягкий переход на другую октаву и небольшое убыстрение ритма обновляли мелодию.
Танцевали по–разному, кто как мог. Но вот ритм стал невозможно быстрым, сквозь мягкую волну саксофонного голоса прорезались гитарные аккорды, инструменты взяли самую высокую октаву, и на ее фоне почти человеческий голос забормотал: «О-е, о-е, о-е!..» Все, кажется, обессилели, осталась одна пара: Вовик, собранный, гибкий и подвижный, танцевал так, как будто вел поединок, но партнерша парировала каждый его выпад, дразнила его.
