У дверей техотдела собралась толпа приличных размеров, и после последних слов заводские дамы во главе с Зинаидой Олеговной пришли к выводу, что Иван Ильич и Владимир Богданович вступили друг с другом в конфронтацию из-за Машеньки.
– Счастливая Машка! – восклицал чей-то восторженный женский голос. – Вот если бы за меня мужики так сражались… Ну, хотя бы один раз в жизни почувствовать себя женщиной!
– Да-а! – мечтательно вторил ей другой голос. – Это ж надо, ну прямо как в мексиканской мелодраме!
– А Машка-то, Машка такой тихоней прикидывалась, а сама-то, сама-то!..
– Ага!.. А эти-то, эти-то! Два старых коблея!
– Да ни таких уж и старых, раз такие дела творят.
– Ну, ваще! Чудны дела Твои, Господи!
– А чё тута у вас так шумят? Аванс, что ли, дают?
Тем временем товарищ Никодимов и вышестоящее начальство решали, как быть.
– Может быть, не всё так плохо? А? – с надеждой вопрошал начальник Завода Максим Викторович. – Может, рассосётся всё само собой?
– Да В-вы ч-ч-что? – заикался и ужасался Владимир Богданович. – Он ж-же меня ч-чуть не убил!
– Он в последнее время вообще очень агрессивно себя ведёт, – угрюмо подтвердил Паша, несколько сожалея, что Иван Ильич не довёл начатое дело до конца.
Когда открыли дверь техотдела, Иван Ильич сидел за своим столом, закрыв лицо руками.
– Иван Ильич, потрудитесь объяснить, что здесь произошло, – сказал как можно нейтральнее Максим Викторович.
– Ничего, – с непроницаемым лицом ответил Иван Ильич, потому что он и сам не понимал, как это всё могло произойти.
– К-к-как это ничего, к-как ничего? – заверещал Никодимов. – И это называется «ничего»? Если это – «ничего», то что же тогда «чего»?!
– Подождите, Владимир Богданович, – начальник попытался приостановить поток его возмущения. – Дайте объясниться Ивану Ильичу.
– Да он и не собирается ничего нам объяснять! – ещё больше возмутился Никодимов. – Вы только посмотрите на него: наорал на всех, мне по уху съездил, – голос его задрожал, и он потёр ушибленное ухо, которое уже приобретало пунцовый цвет. – А теперь сидит, как ни в чём не бывало!
– Простите меня, – голос Ивана Ильича тоже дрогнул.
– А вот не прощаю! – распалялся пуще прежнего Владимир Богданович. – Я требую товарищеского суда на этим… затаившимся шовинистом!
– Вова, прости! Если хочешь, то ударь меня тоже…
– Да пошёл ты! Жидом меня обозвал… А какой я жид: у меня бабушка по отцовской линии была еврейкой, дед – поляк, а мать – русская, – зло втолковывал всем присутствующим Никодимов. – Я даже если в Израиль уеду, меня там никто евреем считать не будет. Здесь я – жид, а там – русский.
