С той поры обхождение Фернандо с сыном переменилось. Он больше не наказывал его, не сажал в темницу, не угрожал. Все это годилось для мальчишки, а князь чувствовал, что здесь сошлись двое мужчин, и действовал соответственно. От этой перемены он выиграл; ведь он вскоре осознал все преимущества, каковые опытность, хитроумие и придворное воспитание неизбежно давали ему перед вспыльчивым юношей, который, сопротивляясь изо всех сил, не видел и не понимал, что действовать можно более скрытно. Фернандо рассчитывал довести сына до отчаяния. Он приставил к нему соглядатаев, нанимал людей, подбивавших его на преступления, и при помощи постоянных ограничений и противодействий надеялся ввергнуть юношу в такую безысходность, которая побудила бы его переменить свое поведение каким угодно образом, лишь бы избавиться от столь тягостной и унизительной неволи. Юношу спасала верность клятве, а ясность цели давала ему время, чтобы распознавать скрытые побуждения своих искусителей. За всем он видел руку отца, и его сердце терзалось этим открытием.
Ему исполнилось восемнадцать лет. Обращение, которому он подвергался и которое постоянно требовало от него стойкости и решимости, придало ему возмужалый вид. Он был высок, хорошо сложен и развит физически. В его наружности и поведении было больше энергии, нежели изящества, а держался он горделиво и сдержанно. Он обладал не слишком многими умениями, ибо отец не озаботился образованием сына; все они состояли в искусстве верховой езды и владении оружием. Он ненавидел книги, считая их непременной принадлежностью священников; он избегал любых занятий, которые держали бы его тело в праздности. Лицо его было смугло, от перенесенных невзгод даже тронуто желтизной; взор, некогда кроткий, ныне сверкал свирепостью; уста, созданные для нежных слов, теперь презрительно кривились; черные кудри, густо вившиеся вдоль шеи, довершали его диковатую, но величественную и примечательную наружность.
Была зима, лучшее время для охоты. Каждое утро охотники отправлялись травить вепрей и оленей, которых гончие вспугивали среди горных твердынь Апеннин. Это было единственное, что доставляло удовольствие Лудовико. Во время этих походов он чувствовал себя свободным. Верхом на благородном коне он мчался во весь опор, и кровь играла у него в жилах, а глаза горели восторгом, когда он устремлял орлиный взор в небеса; с невыразимо презрительной усмешкой он обгонял своих ложных друзей и явных мучителей и один стяжал первенство в ловле.
