И услышал донесшийся из-за спины, от гаража, басовитый хрипловатый голос. Голос был не очень громкий, совершенно спокойный, но Герман, делая разворот на сто восемьдесят градусов, все-таки вновь вытащил «глок».
«Не дотронешься — не поверишь?» — именно такой вопрос только что прозвучал, и адресован этот вопрос был явно ему, Гридину.
Держа пистолет на изготовку, Герман воззрился на человекообразное существо, застывшее с опущенными руками в семи-восьми метрах от него, возле гаража. Существо было чуть повыше Гридина, его массивное туловище опиралось на крепкие кривоватые ноги штангиста, а крупная лысая голова сидела на такой короткой шее, словно своим весом вдавила ее в широкую грудную клетку. Казалось, эту непомерно выпуклую грудь что-то распирает, и она вот-вот разлетится на куски, как перегревшийся паровой котел. Никакой одежды на существе не было, но и голым его назвать язык не поворачивался — никто ведь не назовет голым медведя. Да, существо смахивало на медведя, и все-таки Герман отнес его именно к человекообразным. Потому что оно было двуногим, прямоходящим и без перьев. Плоские ли у него ногти, каковыми они должны быть по уточнению Платона, Гридин видеть не мог — его визави стоял, сжав кулаки. К его громоздкой фигуре вполне подходило определение «топорная работа»: он казался вырубленным из бревна или из камня. Все в нем было грубым, угловатым, необработанным, неотшлифованным. В общем, не завершенное изделие, а заготовка. Этакий Собакевич.
«Нет, братец, ты не из бревна и не из камня, — подумал Гридин, всматриваясь в знаки, только что проступившие на лбу человекообразного. — Ты из красной глины. Глиняный кувшинчик…»
Он в этом почти не сомневался.
Топорное лицо создания было такого же кирпичного цвета, как и вся фигура, и не выражало никаких эмоций. Крупные вывернутые губы, приплюснутый боксерский нос-нашлепка, широко расставленные тусклые глаза под квадратным плоским лбом. И еще у существа были небольшие оттопыренные уши-пельмени. А вот бровей не было, как и ресниц.
Теперь на лбу у двуногого прямоходящего явственно читалось: «emeth».
Перед Гридиным, несомненно, стоял голем. Голем вульгарис, так сказать. То есть обыкновенный. Вылепленное из красной глины создание, в которое вдохнули жизнь: произнесли над ним имя Бога и написали на лбу пять букв. «Emeth» — «правда». Верный слуга, назаменимый домработник — сильный, исполнительный, беспрекословный. Собственно, прекословить големы и не могли, потому что были немыми.
