– И ты всерьёз думаешь дождаться? И, более того, потом ужиться с ней? – осторожно спросил Грачёв.
– Да, я жду, надеюсь. И живу этим. – Саша так разволновался, что достал сигареты. – Должна же быть у человека мечта.
У очередного светофора Всеволод опять покосился на портрет.
– Она восточных кровей? Скулы, вижу, широковаты. А глаза красивые – со слезой…
– Мать русская у неё, а отец – татарин. Видишь – Шейхтдинова?
– Ах, да, я и не заметил. – Грачёв опять тронул машину с места. – Только она ведь брюнетка, не в твоём вкусе.
– Она – шатенка с зелёными глазами, – возразил Минц. – Здесь слишком тёмный снимок получился. А раньше она золотистой блондинкой была, в детском садике и в школе. Тогда я в неё и влюбился, а теперь для меня уже не имеет значения цвет волос.
В этот момент они въехали на Театральную площадь, и захватывающий разговор прервался. У входа в Консерваторию толпились молодые музыканты, которым сегодня предстояло выступать, и с ними родители, прочие родственники, дружки и подружки. Автомобилей нагнали столько, что Грачёв еле нашёл место для парковки. Сашка, конечно, слинял – якобы искать Дарьюшку; и потому пришлось опять корячиться в одиночку. Между прочим, Грачёв отметил, что среди машин много иномарок, в основном «Тойоты» и «Вольво», и настроение испортилось. Его «Жигули», когда-то предмет всеобщей зависти, теперь выглядели поношенными и устаревшими.
Всеволод, как всегда, снял «дворники» и зеркало, запер дверцы и направился к подъезду. Дашку он пока не видел, Минц тоже пропал. К тому же в снежно-соляной каше у поребрика намокли, а потом протекли ботинки; кроме того, они тотчас же покрылись белыми разводами. Эх, надо было маму Лару захватить, так она сама отказалась. Знала, что им с Сашкой нужно поговорить, и не захотела стеснять. Святая женщина – чувствует себя виноватой перед всеми. Хотя, на самом деле, очень многие виноваты перед ней…
– Дарьюшка там, у гардероба. Идём скорее! – Минц выбрался из толпы и схватил Грачёва за рукав. Протискиваясь между исполнителями и слушателями, они заскользили по обледеневшему тротуару. – Кстати, а что ты делал ночью, если не развлекался с Лилей?
Всеволод посмотрел на него удивлённо, словно не сразу понял вопрос.
– Об отце думал. Всю ночь он перед глазами стоял – как живой…
Они свалили свои дублёнки за барьер гардероба. Две юркие старушки в синих халатах едва успевали забирать одежду и выдавать номерки.
– Да, я понимаю. – Минц моментально стал серьёзным, даже торжественно-скорбным. – О нём можно думать бесконечно. Я тоже часто Михаила Ивановича вспоминаю – а всё кажется, что мало. Мы с Дарьюшкой хотели сегодняшнее её выступление посвятить памяти вашего отца, объявить со сцены – нам не разрешили. Говорят, что здесь не должно быть ничего личного. Да и вообще – не ко двору сейчас советские патриоты…
