Самосожжение | страница 24



– Подождите! – Озирский вертел футляр так и этак, жалея, что нет света, и потому грани бриллианта не играют. – Дина вполне может не одобрить ваше обращение в агентство. Откажется платить по счетам, потребует кольцо назад. Ведь она – законная владелица ювелирного изделия.

– Я сестру знаю! – отрезал Брайнин. – Да, она погрязла во всевозможных пороках, но в то же время предана семье, родным. Знает, что и мы ей плохого не сделаем. Поднять скандал из-за кольца – значит поставить под удар меня. А на это она ни за что не решится. И вообще по жизни она в долгу не остаётся. – Эта фраза прозвучала в устах Ильи двусмысленно, даже угрожающе. – Это касается не только денег. Если вас насторожила фраза, что Дина может в любой момент раскапризничаться и потребовать вернуть сумму, то это приемлемо лишь между родственниками, дома. Спасите её, дурёху, умоляю! Нет таких денег, которые мы пожалели бы ради неё…

– У Дины есть адвокат? – спросил Андрей, сжимая в кулаке футляр с кольцом.

– Нет, она адвоката не требовала. И даже когда ей предложили, ответила отказом. Сама себя защищать тоже не собиралась. Если действительно она Стаса убила, то, наверное, считает себя не достойной защиты. Но, с моей точки зрения, это неверно, глупо. Даже у Чикатило был защитник. Право на квалифицированную правовую помощь человек имеет вне зависимости того, совершил он преступление или нет. Только Дине всё это трудно объяснить. Она слушает нас с Галькой и то же время не слышит. Не желает слышать!

Илья постукивал кулаками один о другой, и будто бы разговаривал сам с собой, а не с нами.

– Возможно, она мстит за то, что моя мать вызвала «скорую» и не дала последовать за Стасом. Но ведь вечно молчать нельзя, нужно выбираться из сложившейся ситуации. На месте матери я поступил бы точно так же. Дина это понимает и издевается над нами. Мол, побегайте, поскулите, раз засадили в тюрьму! Упоминаний о своей любимой тёте не переносит, и я её тоже понимаю. Трудно быть объективным, находясь в кошмарной камере. Там вместо двадцати женщин сто сидит. На всех – один унитаз, один умывальник. Жара, вонь, вши, чесотка, чахотка… В «Бутырках» заключённые заживо гниют. Да вы и сами знаете. Двести двадцать пять лет тюрьме, и ни одного ремонта. Непонятно, на что Динка надеется, когда на допросах в молчанку играет. Её ведь не выпустят, а просто забудут. И просидит там хоть год, хоть десять – кому какая разница! Одну бабу при нас освободили оттуда. Ей двадцать три, а выглядит на пятьдесят. Все её обступили, стали спрашивать, как там и что. Она ответила: «Круглые сутки табачный дым, немытыми телами воняет. Спят по очереди на нарах, тут же сушится бельё». Мы с Галей долго вокруг тюрьмы ходили, смотрели на решётки, на грязные стёкла. Думали, как же там наша Динка. Мать до последнего дня туда ездила, нас в очередях подменяла…