Хлынул народ. Мобилизованные и их родственники пошли вслед за подводами до станции Симской.
На сборном пункте в Уфе собралась огромная толпа орущих и плачущих мужчин и женщин, отцов и матерей, мужей и жен. Среди них сновали дородные, нарядные богачи. Эти почтенные отцы, еще вчера звавшие народ отдать свои жизни за веру, царя и отечество, ждали заключения приемной комиссии о непригодности своих чад к военной службе. Они заранее оплатили такое заключение.
А на улицах города «христолюбивая братия» кричала: «Ура! Победу России и славянству! Все на бой за веру, царя и отечество! Мы раздавим Германию!» Духовенство вышло на улицы с иконами и, надрываясь, пело: «Боже, царя храни…» Местная буржуазия несла портреты царской семьи. Газеты трезвонили о единении царя с народом. Они называли изменниками людей, выступивших против войны. Жандармы ловили тех, кто говорил народу правду о войне, и сажали их в тюрьмы.
В Уфе формировались новые необученные и невооруженные войска. На сборном пункте зачисляли почти всех мобилизованных мужчин, кроме тех, за которых комиссия получила немалые суммы. Военные комиссии при формировании частей старались разобщить «неблагонадежных».
В тот день, когда дошел черед до симцев, комиссия получила донесение жандарма:
«Призванные рабочие из Сима не внушают доверия. Они в 1905 и 1906 годах выступали с оружием против царя, убили двух полицейских. Во время проводов нынче среди них произносились вредные речи. Нами захвачены листовки «Наказ солдатам» с вредным содержанием».
Этого было достаточно, чтобы всех мобилизованных из Сима рассовали по разным частям.
Когда деревья нарядились в осенний наряд, в Карпинский сад зашли три человека. Один из них с черной густой бородой, такими же усами, чернобровый, в кепке, накинутой на копну черных вьющихся сзади волос, в скромном демисезонном пальто. Ему было не больше тридцати лет. Второй — в пиджаке, не закрывающем грудь, в черной косоворотке с белыми пуговицами, без фуражки, белоголовый, с седыми усами и подстриженной белой бородой. Высокий, широкоплечий, статный, он выглядел старым, хотя ему не было еще и 50 лет. Третья — молодая женщина в простом наряде работницы, очень подвижная, говорливая. Она называла своих спутников Петруськой и Васюхой. А они звали ее Звездочкой.
В Карпинском саду (вернее на кладбище, которое именовали Карпинским садом) в этот дневной час никого не было. Чернобородый подошел к чугунной статуе, изображающей ангела с крылышками, постучал по ней и сказал:
