«Вокульский, — писал Прус в статье „О позитивной критике“, — воспитывался и действовал в отрезок времени, который начался поэзией, а закончился наукой, начался обожествлением женщины, а закончился проституцией, начался рыцарством, а закончился капитализмом, начался жертвенностью, а закончился делячеством, погоней за деньгами».
В финале романа доктор Шуман говорит по поводу смерти Жецкого:
— Странное дело! Кто гибнет, кто уезжает... Кто же останется?
— Мы, — ответили разом Марушевич и Шлангбаум.
— Людей хватит, — добавил Венгрович.
Патриарх польского литературоведения Генрык Маркевич (р. 1922 г.) по этому поводу заметил: «На арене остаются простой шантажист, буржуазный делец и ограниченный размазня».
Разумеется, Вокульскому с ними не по пути. Не зря Прус пишет, что он «уже понял, что в минуту несчастья, когда у него ничего не будет, останутся верная ему земля, простой человек и Бог».
Многоплановость романа дала возможность автору показать не только формирование буржуазной интеллигенции в среде деклассированной шляхты, но и многие слои населения. Читатель погружается в мир аристократических салонов и бедных лачуг, в залы театра и суда, магазины, бродит с действующими лицами по варшавским улицам, воссозданным Прусом с топографической точностью. Потому публицист Людвик Кшивицкий (1859—1941) справедливо отметил: «Когда-нибудь романы его будут дополнять научные документы: как Диккенс в Англии, Бальзак во Франции, так и Прус у нас станет свидетельством, которое расскажет далёким потомкам, как жили повседневной жизнью люди в Польше второй половины XIX века. Герои в его романах вымышленные, но их окружение и образ жизни, образ мышления являются пластической действительностью».
И вот Прус, автор «Куклы» и столь же реалистического, хотя не такого удачного, романа на современную тему «Эмансипированные женщины» (1894), публикует исторический роман «Фараон» (1897), действие которого разворачивается 29 столетий назад. Причину обращения писателя к этому материалу не смогли объяснить ни первые критики, ни исследователи его творчества вплоть до наших дней. Были, правда, попытки увидеть в книге аллегорию взаимоотношений кайзера Вильгельма II с Бисмарком или Николая II с обер-прокурором Синода Победоносцевым. Однако Г. Маркевич, например, полагал, что «от современности Пруса отталкивало собственное бессилие её познать и интерпретировать: нарастающее общественное напряжение делало невозможным для него быть солидарным с обществом». Это тем более похоже на правду, что ещё в 1897 году подобное объяснение предложил и критик Игнаций Матушевский: «Писатель, утомлённый постоянным анализом болезненных и переменчивых деталей действительности, обращается к полуфантастическим странам и временам, когда всё представляется в совершенной и типичной форме, форме понятной и ясной — по крайней мере, на первый взгляд. Из такого материала легче сложить полное и синтетическое целое, чем из явлений, которые нас подавляют своей близостью и беспокоят беспорядком».
