Брат жадно глотал кофе, Анна два раза подливала ему. Допив, он закурил сигарету и склонился ко мне.
— Элиза, скажи–ка ты Анри, что ты обо всем этом думаешь.
— Но я…
— Да, ты, ты совсем не дура. У тебя наверняка есть что сказать.
Я стала говорить, неловко подбирая слова. Люсьен прервал меня.
— Видишь, Анри, из нас с сестрой хорошие адвокаты не получились. Ты только что упрекнул меня. Да, шесть месяцев тому назад, когда я пошел на завод, — больше по необходимости, чем по свободному выбору, — я приходил в восторг от перспектив, открывающихся передо мной. Свидетельствовать, как ты выражаешься. Так вот, старик, сейчас я от этой идеи отказался. Не могу. Здесь порочный круг. Целый день я как камера, фиксирующая образы. Вечером я — конченный человек. Все остается во мне. Но чтоб выжить, я должен работать. Остальное я откладываю. И каждый день тупею, тупею. Знаешь, куда они меня перевели? В красильный. Даже объяснять не хочется. Чтоб отбить у меня охоту, чтоб я ушел. Говорят, я подрываю мораль рабочих, я смутьян. Даже профорг против меня. Он считает, что меня заносит. Но я не уйду. Однако, когда я возвращаюсь вечером, я литрами хлебаю воду, ем и ложусь. Интеллектуальное усилие? Невозможно. За шесть месяцев я здорово деградировал. Я тебе, Анри, скажу больше: если бы я не работал бок о бок с круйя [8] и неграми, если бы я не общался с ними ежедневно, я бы уже забыл о них. Я требовал бы прибавки трех франков в час, или сокращения рабочего дня на полчаса, или пятиминутного перерыва на отдых каждый час. Но они — тут, рядом, и как меня ни эксплуатируют, как ни жмут из меня сок, я по сравнению с ними — привилегированный. Они — дешевое горючее, неисчерпаемый резерв. Нас, наверно, на весь завод трое, четверо, — тех, кто видит у них человеческие лица. Ты, вероятно, прав — наклеивать плакаты, мазать стены, раздавать листовки — линия наименьшего сопротивления. Но кто пишет эти плакаты, кто вдохновляет эти листовки?
— Ты не настоящий революционер, — сказал Анри. — Ты бунтарь, я уже говорил тебе. Ты губишь себя. Нас не так много, мы нуждаемся в таких, как ты. Надо же что–то делать, как–то противодействовать в создавшейся ситуации.
— Нехорошо все оборачивается, — прошептал Люсьен. — Люди боятся. Это сведение внутренних счетов, эти суды… Вот люди и становятся на сторону сильного.
Анри проводил меня. Он оставил свою машину в тупике, за собором.
— А как вы, Элиза, — спросил он, — привыкаете?
Я сказала, что нет, скоро уеду, не знаю точно когда, но, наверно, перед рождеством.
