— Полегчало?
— Нет, но скоро пройдет.
Попозже он подошел сказать мне, что стало лучше. В полдень он принес мне тампон, смоченный в бензине, чтоб вытереть пальцы. Я поблагодарила его, тронутая. Мы пожелали друг другу «приятного аппетита» и в конце дня — «всего доброго, до завтра».
У него было красивое суровое лицо, я перед ним робела. Он казался не таким молодым, как все остальные.
На следующее утро я нашла в своей коробочке рожок, завернутый в папиросную бумагу. Я позвала Мюстафу.
— Это ваш?
Он покачал головой и, так как я не поняла, сказал:
— Арезки положил для вас.
Арезки, по обыкновению, опережал меня. Когда мы встретились, я спросила его, как раньше Мюстафу:
— Это ваш?
— Нет, ваш.
Подошедший Мюстафа указал мне:
— Это за вчерашние таблетки.
— За таблетки? Возьмите его обратно.
— За дружбу, — сказал Арезки, глядя на меня.
Я разделила рожок на три части и протянула по куску каждому из них.
— Спасибо, — сказал Арезки, — я не ем по утрам.
— А я ем, — сказал Мюстафа.
Его хищный взгляд рассмешил нас. Как раз в этот момент Жиль просунул голову в заднее окошко. Он удивленно поглядел на меня. Я смешалась, подобрала свою планку и быстро встала. Но он уже ушел. Арезки заметил мое смущение.
Через несколько минут Мюстафа обратился ко мне:
— Мадемуазель Лиз, нет ли у вас еще таблетки? У него тоже болит голова.
Это был Мадьяр. Говорить они не могли, но объяснялись жестами, понятными только для них двоих.
На следующий день я опять нашла в своей коробке рожок. Мюстафа, следивший за мной, поощрительно сказал:
— Ешьте, ешьте.
— Это опять?..
— Да, — сказал он.
Вылезая из машины, я столкнулась с Арезки.
— Послушайте… — начала я.
Но он, улыбаясь, покачал головой и не остановился.
Немного погодя я опять встретилась с ним. Он обсуждал что–то с Мюстафой. Они говорили по–арабски, но мне показалось, что разговор идет обо мне.
Ближе к вечеру, когда я проверяла фары; я встретилась взглядом с Арезки, сидевшим на корточках внутри машины. Смутившись, мы стали избегать друг друга, но ритм конвейера нас поневоле соединял.
Иногда по вечерам передо мной возникало лицо Арезки, это доставляло мне такую радость, что я часто думала о нем.
Мы не говорили друг с другом о себе. Предлогом для всех наших бесед был Мюстафа. Из робости мы предпочитали такой способ общения. Мюстафа совершал и говорил столько глупостей, что недостатка в сюжетах мы не испытывали. Да и много ли скажешь в гуле, когда приходится кричать, непрестанно перескакивая из машины в машину?
