Он раздумывал, как положено поступить.
— Ну, хорошо. Я дам вам талон на выход в санитарную часть. Вот. Четверть часа. Достаточно? Сейчас восемь пятьдесят, до девяти пятнадцати. И я, — добавил он печально, — сам заменю вас.
Он положил ручку. Он выводил готическими буквами плакатики: «ТОРМОЗА», — «СТЕКЛОВАТА», — «КНОПКИ № 2».
— А где санитарная часть? Объясните, пожалуйста.
— Надо перейти через улицу. Но…
Он слез со своего табурета и тщательно выбрал карандаш.
— Но выходить не надо, пройдете через цокольный этаж.
Я не знала цокольного этажа.
— Внизу разберетесь, — сказал он, раздосадованный.
В этот момент к пюпитру подошел приятель Мюстафы.
— Привет, Резки, — крикнул ему Бернье. — Вернулся, значит?
— Да, пойду снесу бумаги на медицинскую проверку.
— Вот как, проводи ее тогда в санитарную часть, — обрадовался Бернье.
Я взяла талон, который он мне протянул, и пошла за человеком, именовавшимся Резки. Когда мы подошли к двери, нас встретили улюлюканьем.
— У-у, у-у, — вопили мужчины.
Резки остановился и подошел к группе негров и алжирцев, встретившей нас столь шумно. Я сделала несколько шагов вперед и поравнялась с моим провожатым. Он что–то прокричал им по–своему и подтолкнул меня к двери. Когда она отделила нас от оглушительного грохота цеха, он сказал мне мягко: «Извините их». Потом добавил, как Люсьен:
— На заводе дичаешь.
Больше он не произнес ни слова и, казалось, забыл обо мне. Я следовала за ним по подземному ходу, связывающему две части завода.
— Вы давно здесь? — спросил он, когда мы выбрались наружу.
— Девять дней.
Он показал мне лестницу, которая вела в санитарную часть, и пошел дальше, в контору.
Комната была небольшая, светлая, хорошо натопленная. Перед газовой плиткой сидела старая женщина в белом халате.
— Что случилось? — спросила она.
— Мне нехорошо, тошнит.
— Вы беременны?
— Я возмущенно ответила, что нет.
— Сядьте.
Она мягко взяла мое запястье, потом вернулась к плитке, взяла чайник, выбрала стакан на полке, поставила его на стол передо мной. Я увидела, что на ней домашние туфли, обшитые мехом.
— Возьмите, деточка. Пейте не торопясь.
Это был какой–то отвар. Я наслаждалась минутой. Здесь, в чистом, теплом, залитом солнцем медпункте, где находились обычные вещи — чайник, от которого поднималась спиралька пара, мойка, выложенная белыми плитками, стаканы, — нечеловеческие масштабы цеха, с его конвейером, металлическими стойками, запахом разогретого бензина, показались мне особенно ужасными. «Нет, я не останусь; еще пять дней, получка, — и я уезжаю».
