— Да. Почему? Мы работаем, не понимая. Если знаешь, откуда машина приходит, куда она следует, можешь заинтересоваться работой, проникнуть в смысл своего труда.
Он откинул голову, снял очки, протер их и снова надел.
— А производительность? Вы представляете себе, если всем новеньким станут показывать завод? Признайтесь, — засмеялся он, — это из идей вашего брата! Внимание, машина.
Он спрыгнул в проход.
— Внимание, внимание. Только это они и твердят с утра до вечера.
— Вы раньше где работали?
Это был паренек с ребордами. Он наклонил голову к плечу, придерживая их.
— Я жила в провинции.
Он отвернулся, чтоб приколотить уплотнитель.
— Зачем вы положили на ваши реборды табличку?
— Что?
Я повторила вопрос.
— Чтоб их никто не трогал. Я подготавливаю уплотнители заранее. Протыкаю гвоздиками. Посмотрите.
Он показал. Только тут я поняла смысл надписи: «Не трогать».
Я почувствовала к нему внезапную симпатию.
— Как вас зовут?
— А вам что? — сказал он удивленно.
И спрыгнул.
Мы снова оказались вместе в следующей машине. Он дубасил изо всех сил и вышел, едва я вошла. В третьей машине он ждал меня и сказал:
— Меня зовут Мюстафа. А вас?
— Элиза.
— Элиза? Это французское имя?
В пять часов, когда зажглись большие лампы, мои силы иссякли. Опасная заторможенность начисто мешала думать. Мной владела одна властная, навязчивая, неотступная мысль: сесть, вытянуть ноги. Все эти четыре дня, вернувшись домой после девяти часов конвейера и часа автобуса, десяти часов на ногах, я бросалась на кровать. Чтоб умыться, нужно было сделать над собой мучительное усилие. Сначала я перестала обращать внимание на туфли. Я больше их не чистила. В первые дни я сама себе была противна. Но незаметно это превращалось в привычку. Газеты я листала, не читая. И все же однажды вечером я потратила полтора часа на то, чтоб укоротить свой рабочий халат и сделать к нему пояс из отрезанного подола. Я надеялась, что мое тело приноровится к усталости, но усталость все накапливалась и накапливалась.
В тот день Люсьен забежал ко мне перед концом работы и сказал: «Приходи к нам, поужинаем вместе».
Открыла Анна. Она была красива. Вероятно, все послеполуденное время ушло у нее на подготовку к выходу на сцену. Люсьен, лежавший на кровати, приподнялся:
— А вот и товарищ Элиза, ударник тяжелой индустрии…
— Замолчи, Люсьен, или я уйду.
— Не сердись, — сказал он.
Он потянулся, встал с кровати и подошел ко мне.
— Нет, правда, как дела?
Мы заговорили о работе, и его впервые заинтересовали мои суждения. Анна слушала, усевшись на кровать. Я рассказала Люсьену о Мюстафе. Он знал его, они вместе работали на конвейере. Мюстафе было девятнадцать лет. Он был моложе всех на конвейере. И всех несносней.
