На моих глазах выступили слезы. Я кивнул.
Она привлекла меня к себе и прижала к груди.
— А я чувствовала это — всякий раз у меня болело сердце, — говорила она, сжимая мою голову, мое мокрое лицо. — Но…
Она замолчала, дрожа телом, потом продолжила:
— Но сейчас… иди спать… Слышишь, иди… Все будет хорошо.
Она как будто боялась меня. Отпустила и легла на подушку.
— Иди, — снова шепнула она.
Меня снова охватили растерянность и смущение. Я не мог сказать ни слова, только кивал в ответ. Все то, что сдерживалось до сих пор, хлынуло наружу. Освобождаясь от бремени, я прощался с ним, и оно выходило из меня прочь, вновь оставляя во мне пустоту. Но эта пустота была иного рода. Я возвращался туда, куда до сих пор не мог вернуться — ни во снах, ни тем более наяву. И вот, вернувшись, не нашел себя прежнего и не узнал нынешнего, словно завис в каком-то другом измерении, между явью и сном, между «есть» и «было», — там, откуда нет возврата.
Отец тихонько похрапывал, мне не составило труда пройти мимо него, выйти на лоджию, закурить. Я курил, было тихо, потом в тишину, как камень, ухнул далекий паровозный крик, и она сразу же сомкнулась, пустив расходящиеся во все стороны круги.
Я лежал в своей постели, без сна, не думая о странном пришельце, — о том, кто бы это мог быть и как его звали, не перебирал по памяти своих сослуживцев, — лежал, уже твердо зная, что скоро снова уеду. Уеду, чтобы не возвращаться больше никогда.
Я был пьян и почти завалил ее на кровать. Она, в общем-то, особо и не сопротивлялась, только как-то вопросительно заглядывала мне в глаза.
Стыдно признаться, но похожа она была на Одри Хепберн. Я не вру, честное слово. Она была вылитая принцесса из «Римских каникул» Уайлера.
Короче, я пытался ее завалить, а она не сопротивлялась, поэтому мне приходилось бороться только со своим хмелем.
Она что-то шептала, пока я, как Иаков с ангелом, топтался на месте.
— Что? — наконец спросил я.
— Пойдем на улицу, — дошли до меня ее слова.
Неожиданно я легко согласился. «В рот компот, почему бы нет», — подумал, застегиваясь.
Она закрыла дверь комнаты, мы прошли по коридору, потом мимо вахты, потом вышли из общаги.
«Ро-зо-вый флами-и-инго, ди-тя зака-а-ата…» — неслось из окна на втором этаже.
— Летний вечер стянул трусы и показал всем свою большую ярко-красную залупу, — откомментировал я.
— А мне Свиридова нравится, — сказала она.
— Кто бы мог подумать.
Мы вышли на Фонтанку. Солнце наполовину село за дома. Недалеко находились верфи, кричали чайки. Я слышал над головой их клекот. Мы спустились по гранитным ступеням к самой воде, и там я ее довольно ощутимо прижал.
