Эдмунд. Наложить повязку на глаз?
Виктор щупает рассеченную бровь.
Эдмунд. Тогда уберите руку. Вы же не ребенок. (Промывает ему рану.)
Виктор. А вы в этой ризнице один?
Эдмунд. Один.
Виктор. Что, и хозяюшки никакой нет?
Эдмунд. Как вам не стыдно! Я вас выставлю, и все дела.
Виктор. Да ладно. Мы же взрослые люди. Я всегда ломал голову, как можно жить с сознанием того, что тебе нельзя этим заниматься.
Эдмунд. Живу с Божьей помощью, спасибо.
Богусь. Хочешь кофе?
Виктор. Целибат[3] — это зло в чистейшей форме.
Эдмунд. А Броневский был сталинистом.
Виктор. Насколько я помню, в Евангелии нет ни слова о целибате. Я читал, что запрет этот был введен, чтобы уберечь богатство Церкви от женатых священников…
Эдмунд. Вы это читали в лживых коммунистических книжонках.
Виктор. Может, и лживых — отчасти, но уж точно не лишенных экспрессии. Надо пользоваться разными источниками, знакомиться с разными точками зрения и постигать разные правды.
Эдмунд. Вы уж простите, но у меня правда одна. Либо она есть, либо ее нет. Как в компьютере — или ноль, или единица.
Виктор. Жизнь — это не система ноль-один. Даже в костеле. Однозначных решений в ней нет. (Снимает повязку.)
Эдмунд. Жжет?
Виктор. Уже сожгло. Спасибо.
Эдмунд. Пожалуйста.
Богусь(Эдмунду). А почему вас на районе называют «Секретным агентом»? Расскажите, что произошло в Африке.
Эдмунд. Нашел время.
Виктор. Вы были в Африке? С удовольствием послушаю.
Эдмунд. Да не захотите вы этого слушать, я уверен.
Виктор. Хочу. Мы хотим. Правда, Богусь? Мне интересно. Я весь внимание.
Эдмунд(поколебавшись). Хорошо. Но один смешок, и вы вылетаете из костела. Оба.
Виктор кивает, показывая, что согласен на это условие.
Эдмунд. Я был миссионером в Конго, в маленькой горной деревушке. В начале войны мимо проходили беженцы из соседней Руанды. Почти все они умерли в тех местах. Женщины, дети, старики — и никаких могил. Большинство тел съедали ночью звери. Ужас. На территории нашей миссии боев не было, но бои шли совсем рядом, и мы оказались отрезаны от источников снабжения. Ни продовольствия, ни бензина, ни лекарств. Не для нас — для прихожан. Ситуация с каждым днем ухудшалась, и нужно было эвакуироваться. Я остался охранять миссию, а викарий сел в машину и поехал по единственной дороге, на которой не шли бои. Его не было два месяца. Как потом выяснилось, он попал в плен и его чудом не расстреляли. У нас через пару недель начался голод. Я к тому времени пробыл там уже два года, поэтому, как местный житель, ел что попало и как-то держался, но через месяц заболел лихорадкой, очень тяжелой. Когда я уже не мог ходить, я лег и стал готовиться к смерти. Это продолжалось неделю, не так уж долго, но на шестой день ко мне пришел Он. Он выглядел точно так же, как на картинках, которые давал мне ксендз, приходивший к нам в дом в канун Рождества, когда я был маленьким. У Него была борода, голубое одеяние и горящие глаза. Он смотрел на меня этим огнем. И когда я открывал глаза, Он на меня смотрел. И когда закрывал — Он на меня смотрел. Это был не сон и не болезнь. Он пришел ко мне. Светлый и сильный. Потом стал удаляться, меркнуть. Вечером я перестал Его видеть, вечером я перестал видеть вообще… Я ослеп. Через два дня вернулся викарий, дал мне лекарство. Потом еще две недели я возвращался к жизни.
