Павел Михайлович. Говорю вам: Суходолов остается на прежней должности, а вас назначают начальником строительства Кедрового стана.
Дононов. А парторгом кто же? Будет новый человек?
Павел Михайлович. Да, новый… я.
Дононов. Вот так новости! Сразу не охватишь. Что особенного в этом Суходолове?! И вот поди ж ты… мною жертвуют, а его не тронули. Рука? Рука. А где? Не знаю.
Павел Михайлович. Проникновенно рассуждаете, Афанасий Кузьмич.
Дононов. Я рассуждаю по-житейски, без колера. Не отнимая у Суходолова его положительных качеств, я все-таки скажу: видали мы и таких. Били его? Били. Случалось, что висел на волоске? Случалось. Я ведь очень внимательно вчитывался в его личное дело… поразительно, как он уцелел!
Павел Михайлович. А мне можно сказать? И тоже без колера.
Дононов. Пожалуйста, говорите.
Павел Михайлович. Самое странное для вас, что уцелел. Как я вас понимаю! Не любите вы Суходолова.
Дононов. Но что же я такое? Человеконенавистник, может быть, по-вашему?
Павел Михайлович. Вы развивались в определенном направлении… односторонне.
Дононов. В каком же?
Павел Михайлович. В направлении недоверия к людям, нетерпимости, человекобоязни. А это и есть ограниченность и односторонность.
Дононов. Да, конечно, воспитание у меня еще то… резкая была школа. А у вас какая школа, Павел Михайлович?
Павел Михайлович. Коммунистическая… ленинская, как у большинства людей моего поколения.
Дононов. С Кировым работали, вам посчастливилось… Эх, дорогой мой, да разве я ничего не понимаю?.. Ленинские нормы, принципы… как это может быть чуждо каждому настоящему коммунисту? Но надо время.
Павел Михайлович. Я знаю. Человек вы еще молодой, у вас есть огромное положительное качество — преданность партии. Меня не это беспокоит.
Дононов. Что же… говорите.
Павел Михайлович. Боюсь, обидитесь.
Дононов. Ну, что там… мы же серьезно говорим.
Павел Михайлович. Вы — мещанин, Дононов. Вот в чем ужас.
Дононов. Простите, что смеюсь. Смешно! Чепуха, Павел Михайлович! И нисколько не обидно. Это ведь Суходолов вас настропалил. Не верьте. У него в голове вечные завихрения, фантазии… А я действительно человек осторожный, с определенным чувством меры, люблю порядок. Вот вы скептически улыбаетесь… но, извините, я не дошел бы до такой глупости, как письма какой-то паршивой девчонке… тем более что между ними ничего не было. Срам! Сто раз скажу — срам!
Павел Михайлович. Самое ужасное, Афанасий Кузьмич, что вы не умеете возвышать жизнь. Вы, наверно, часто повторяете, что жизнь прекрасна. А что оно такое — это прекрасное? По моему разумению, самое прекрасное в жизни есть человек… и не всякий человек… он может быть отвратителен и даже недостоин жить среди людей… Но когда я встречаю на своем пути человека, нашего современного советского человека, наделенного огромной душевной красотой, мне делается еще радостнее жить. Ибо человек, свободный от капитализма, новый, цельный, да к тому же наделенный душевной красотой, для меня есть какое-то совершенство, радость. Я в нем вижу будущее мира, коммунизм. А коммунизм не в камнях, он в людях.
