Жизнь Замышляева сложилась так, что он был связан со многими республиками. Он жил не только в России, но и в Белоруссии, в Казахстане, на Кавказе. И вот какой–то выскочка, круглый дурак кромсал его судьбу на части, расчленяя страну. Нужно было что–то делать. Куда–то бежать… Он написал поэму… С нее все и началось.
Замышляев отвлекся от воспоминаний и уставился на экран. Узнал Бежицу…
Напротив почты темнел на бугре деревянный мрачный дом, одноглазый, как циклоп, полыхавший в сумерки багровым окном. На крыльце его вечно толклись смутные фигуры. Слышалось выразительное звяканье. С разрешения милиции шла подпольная продажа водки. За домом спекулянтов до самой Десны тянулся овраг, забитый лозой. Хорошо было поглядеть вечерами на воду, по которой бежали огни: по мосту мчались троллейбусы. Налево плавал в тумане Чашин курган. За ним громоздился многоэтажный Болванск. И все–таки это была провинция. Чем могли помочь Замышляеву коллеги, находившиеся в таком же положении? По десять–двадцать лет приходилось ждать издания книг. Безысходность существования приводила к поголовному пьянству. В этом интеллигенция была верна «свычаям и обычаям» своего окончательно оскотинившегося народа. Саллюстий Самоваров новейшую историю разделял на три периода, каждому из которых соответствовал определенный тип содомлянина. Родоначальниками новых людей по праву считаются мордовороты. Они породили ублюдков. Теперь Содомию населяли в основном кувалдоголовые — любимое детище ИВИ и Союза людей–на- секомых. Человеческого в них почти ничего не осталось: только пить, жрать да воспроизводить себе подобных. От них никакой опасности ИВИ, так как они не способны думать. Идеальные граждане. Замечена за ними еще одна потребность кроме перечисленных: чтобы день и ночь всюду, где они находятся, истошно визжала музыка и они могли дергаться под нее. Ночью по внезапным взрывам музыки можно было определить, сколько раз сосед (кувалдоголовый, естественно) залезал на свою супругу или любовницу. Кувалдоголовые выражают свои чувства звуками, которые при всем желании невозможно отнести ни к одному языку планеты. Видимо, в этом рыке, хрипе, гоготе, мыканье, хрюканье проклевывается язык недалекого будущего, когда человечество, встав на четвереньки, перейдет к новому этапу своего развития и будет способно понимать эти междометия.
«От нас кто уедет, человеком становится», — вздыхали провинциалы, намекая на судьбу Саллюстия Самоварова, махнувшего некогда в Питер.
