Удильщик закурил, просыпая табак; пальцы у него подрагивали. Отводил глаза от днища лодки, на котором в грязной жижице тускло взблескивал небогатый улов.
Потапов искал в чащобе сетку — ее не было.
— А чего же у тебя пальцы дрожат? — спросил Саша Семернин.
— Они и не дрожат вовсе…
— Как же не дрожат, если дрожат!
Удильщик молчал.
— Мотор лодочный у тебя работает?
— Да как работает, все равно дергать надо, — сказал жалкий нарушитель закона, оплакивая в душе и самого себя и свой непутевый мотор.
Саша снисходительно ухмыльнулся.
— Уж это ясно, сам по себе он не заведется.
— Ты–то понимаешь, что здесь ловить нельзя? Что вообще запрет? — спросил Шумейко, ощущая неприятную расслабленность в теле и нежелание следовать букве установок и предписаний хотя бы в этом дурацком случае, с этим опять–таки не очень умным и хитрым пареньком.
— Понимаю. (А мог бы сказать, что и не понимает, один ведь черт, что с него взять.)
— Поди, семья большая? — пришел ему на выручку Потапов. — Аль еще не женатый? Бездетный покедова?..
— Женатый, — сказал парень, неуверенно почесывая рыжий висок: то ли там действительно у него чесалось, то ли нет. — Пять душ детей, да жена, да отец…
Потапов участливо покачал головой: вряд ли он врал, этот браконьер несчастный, ведь знает, что недолго и проверить.
— Ладно, — сказал Шумейко. — Забирай свои удки–шмутки и мотай отсюда. Тоже мне хищник. Но запомни: больше на реке я тебя не увижу, понял?
— Понял, — сказал обрадованный удильщик, прямо–таки заново возвращенный к жизни, однако по врожденной неловкости своей даже не сообразивший сказать простое спасибо.
После этих двух встреч инспектора отнюдь не испытали чувства собственной полноценности, наоборот, каждого точила смутная неудовлетворенность своим поведением, а заодно и браконьерами, не отличавшимися ни хищной хваткой, ни сообразительностью, ни даже наглостью, что ли…
— Видите, Игорь Васильевич, как расценил бы я тут обстановку самолично, как браконьеров рассматривал по степени их вредности? — попытался завязать чисто этический разговор Потапов. — Вот тех, что мы повстречали, особенно последнего вот, я бы его причислил к браконьерам по необходимости. От нужды человек на реку вышел. Такого мне и притеснять совестно.
— Закон для всех один, — жестко сказал Шумейко, уже пожалев, что поступил против веления долга с тем удильщиком; поразмыслив, смягчился все же. — Но, конечно, у закона к одному человеку возможен более мягкий подход, к другому более суровый. Вероятно, так и мы должны в каждом особом случае сообразоваться, — ведь мы как–никак здесь его представители.
