По столу ползают крупные, с прозеленью и синевой на спинках, мухи. Какой уж тут аппетит! Вместо обеда выпиваю теплого безвкусного пива — оно хотя бы никаким образом не ассоциируется в сознании с той холерой, что свирепствует в Гонконге.
Душно и нечем дышать в таких харчевнях после чистого, как неразведенный спирт, тонизирующего воздуха Домбая.
До отхода рабочего поезда (он дотянет меня до узловой станции) остается не больше часа.
Невозможно все–таки смириться с тем, что Катя будет ходить в горах, а мне уготована судьба какой–нибудь сонной Муси Топорик, Не исключено, что рано или поздно Катя станет такой же ярой и прославленной альпинисткой, как знаменитая француженка Клод Коган. Правда, участь Клод печальна — она погибла в горах.
Ну что ж, волка бояться — в лес не ходить. А у Кати что–то есть… Какой–то удивительный в ней нравственно–психический сплав. Нервная сила, позволяющая поднимать вес, какой поднимать, судя по ее внешности, Кате просто–напросто нельзя. И эти качели, и древесный листок, прикрывающий нос от шелушения, и встопорщенная маленькой грудью трикотажная тенниска… Что–то в ней от Жанны д’Арк — и от Дюймовочки.
Я неторопливо бреду на вокзал, покупаю билет, сажусь в игрушечный вагончик. И вдруг начинаю упрекать каких–то бесплотных, неосязаемых оппонентов, моих явных недоброжелателей. Странные люди, думаю я о них. Они считают, что можно запретить человеку ходить в горах, если он любит горы. Что можно закрыть от него небо, если он тянется к нему. Что можно убедить мужчину в неблаговидности посягательств на девушку, если она его не любит. А может, еще полюбит, если мужчина не спасует, если он будет драться за эту любовь, докажет, что он ее достоин. А драться за любовь — это не значит вымаливать ее.
Э! Если бы человек время от времени не нарушал каких–то вроде бы общепринятых правил, не преступал границ якобы недозволенного, мир погряз бы в ханжестве и чистоплюйстве.
Километрах в трех или четырех от Баталпашинска я прыгаю из вагона на ходу — эти рабочие поезда плетутся, как стефенсоновские колымаги. Тем не менее руку я ободрал.
Первая моя забота — врач, настоящий врач: нужна кардиограмма, вот что мне нужно. Черт побери! Мне предстоит работать в горах, и тут уж, прошу прощения, я позиций не сдам. Мне бы только знать доподлинно, что там у меня внутри, насколько все это серьезно…
Не стану говорить, какого труда стоило проникнуть в Черкесске в поликлинику и добиться приема у врача. Я ведь как с неба свалился. Но все мои мытарства все же вознаградила кардиограмма… О, какая кардиограмма!
