Полицейский в феске, стоявший за дверью, открыл ее и подмигнул Скотту с видом заговорщика. Он чуть-чуть поднял бровь, игриво намекая на то, что свидание окончено.
— Мне пора, — сказал Скотт, с отчаянием разводя руками.
— Знаете что, капитан? — Гамаль попытался встать, но сразу же снова сел, скорчившись от боли. — Мне жалко англичан.
— На тратьте на них свою жалость, Гамаль.
— Они никогда не поймут, за что мы их презираем, потому что не видят бедствий нашего народа. Все они рождены слепыми, дорогой мой друг, кроме тех, кто видит, как видите вы. Но вы мне сказали, что у вас не знают, что такое братство…
— Так уж мы устроены, — с сожалением сказал Скотт.
— Есть такая арабская поговорка, — и Гамаль произнес по-арабски: — «Когда говоришь о братстве, хочется кричать о нем на всех перекрестках».
— Какое же братство может быть в войне? — возразил Скотт.
— Ищите его и обрящете, — сказал Гамаль, и слова его не прозвучали религиозной заповедью. Для арабов понятия братства, души, служения делу, веры, народа, преувеличенные похвалы, горячие заверения, выспренние мольбы, клятва в любви и в родстве — не только естественны в обиходной речи, но и необходимы.
— Я ничем не могу вам помочь, ничего не могу поделать, Гамаль, — печально повторил Скотт, сам не понимая, на что он надеялся.
— Да. Все сгорает в один миг, — грустно ответил Гамаль, вставая. — И я вот надеялся, что успею сделать куда больше. А поглядите, как быстро и неприметно все кончилось. Я должен был добиться большего.
— Не надо так думать.
Египтянин кивнул:
— Но ведь это правда. Ошибка, которую я совершил, была совершена зря.
— Это была достойная ошибка. Вам надо было сделать выбор. И начать действовать. Мне тоже кажется, что я должен совершить какой-то поступок, только по другой причине, а может, и по той же самой причине… Не знаю. Мне хотелось бы застрелить английского генерала, чтобы доказать…
— Ах, друг мой, не надо меня утешать, — белые зубы Гамаля сверкнули чуть-чуть звериным оскалом.
Египтянин не понял, а Скотт не стал ничего объяснять.
— Скорее, — заторопил их шавиш. — Прошу вас, — добавил он.
— Ну что ж, прощайте, — сказал Скотт, отвечая на крепкое до боли рукопожатие.
— И не забудьте, — горячо напомнил ему Гамаль. — Вам надо сходить к Хакиму. Я вас прошу, скажите ему!
Скотт кивнул, и полицейский закрыл за ним дверь.
В коридоре Скотту многозначительно улыбнулся розовощекий агент в феске.
— Сегодня ночью, — посулил он, как женщина, — он скажет нам все. Все! Все! Все!
