— Но кто мог это сделать и зачем? — удивлялась мать.
— Макгиббон со своей бандой, конечно, — ответил отец и так яростно заскрежетал зубами, точно грыз самого Локки.
Но я знал, что Локки тут ни при чем, не в его духе были подобные выходки, да и не решился бы он зайти так далеко. Скорей всего это было делом рук Финна Маккуила. Прослышав о Пегги и Томе и будучи под хмельком, он решил произвести первую выдачу из той суммы бед, которую нам еще предстояло получить в рассрочку.
Том сразу же согласился со мной.
— Это Финн постарался, — сказал он. — И думать нечего: он.
Да, это было вполне в духе Финна, Финна, который не знал ни дома, ни друга, ни сердца, что билось бы в лад.
— А что, Финн никогда не вздыхал о Пегги Макгиббон? — спросил я.
— Финн? Да нет. Я, по крайней мере, не замечал.
— А ты у нее самой спроси, — посоветовал я.
Часом позже я увидел Тома и Пегги на вокзале. Они пришли туда вдвоем, больше не таясь, проводить миссис Крэйг Кэмбл и вместе с ней стояли на перроне. Мне было любопытно взглянуть на Пегги после того, как она не побоялась открыто, по горскому обычаю, признаться в своей любви к Тому. Она теперь держалась с ним как старшая, было даже что-то покровительственное в ее манере. Но Том, ясноглазый Том, стоявший с ней рядом в своих поношенных штанах цвета хаки и тонкой рубашке, еще не понимал всего значения того, что произошло. Он охотно и с радостью принял новое положение вещей, довольный, что больше не нужно кого-то обманывать и что-то скрывать.
— Здравствуй, Пегги, — сказал я. — Ну, когда начнутся уроки?
Пегги легко сдала все испытания и теперь должна была официально получить квалификацию учительницы танцев — еще до того, как ей исполнится восемнадцать лет.
— На той неделе, — сказала Пегги. — А что? Уж не хочешь ли записаться ко мне в ученики?
— Где уж мне! — комически вздохнул я. — Ты лучше возьми Тома. Увидишь, у него дело сразу пойдет.
Она со смехом взяла Тома под руку, и я вздрогнул, представив себе, сколько глаз сейчас заблестит от любопытства, сколько губ зашевелится в торопливых пересудах. Надо было скорей чем-то отвлечь их друг от друга.
— Ты слыхал, Равель[13] умер, — сказал я Тому.
— Не может быть! — воскликнул Том.
Имя Равеля означало тогда для нас прежде всего «Болеро», но и «Павану» тоже, и «Le tombeau», и «Благородные и сентиментальные вальсы».
— Как жаль! — печально сказал Том. — Не будет, значит, новой «Паваны».
Пегги посмотрела на меня, потом на Тома и впервые (как она сама мне потом говорила) почувствовала вдруг, что вся наша семья ей близка и симпатична. Нечто подобное я сам давно уже испытывал к ее семье, особенно нравилась мне ее красавица мать, но и Локки был чем-то симпатичен.
