— Не крутись, паря, кабы кости тебе не помять!..
— Вязать мы тебя пришли — вот што! — прибавил другой.
Канабеевский тяжело дышал. Он задыхался. Переводя с трудом дух, он оглядел всех и сквозь зубы, сдерживая ярость, сказал:
— Гады!.. Сволочи! Попомню я это вам!..
— Не ругайся! — благодушно успокаивали его. — Ругаться будешь, не посмотрим, что ты благородье!..
— Дайте одеться! — угрюмо попросил поручик. — Голого разве вяжут?..
— Ну, ладно! Одевайся! отпустите, ребята.
Канабеевского освободили, он быстро сунул руку под подушку. Нагана гам не было.
Макар Иннокентьевич коротко засмеялся:
— За дурачков нас считаешь? Рази мы револьверт в этаком месте оставим?.. Он у нас прибран.
Поручик зло сверкнул на него глазами и стал быстро одеваться.
Мужики закурили. Канабеевский торопливо натягивал на себя одежду. Застегнув на себе последнюю пуговку, он вызывающе спросил:
— Что вам от меня нужно?
Мужики молча переглянулись и не ответили.
Канабеевский сжал кулаки и повторил:
— Что вам нужно?..
— А вот мы тебя отправлять будем! — наконец, ответил Макар Иннокентьевич.
— Куда?!
— По начальству... Начальство настоящее, вишь, идет. Красны...
Канабеевского, Вячеслава Петровича, закрутив ему руки за спину, увели в белую баню, которую еще накануне хорошенько истопили. Ему дали с собою подушку, шубу, развязали руки и оставили в одиночестве.
— Увезем тебя завтра в Бело-Ключинское! — сказали ему. — Вишь, сёдни несподручно нам... — Ничего, баня чистая, теплая, ночь-то хорошо прокоротаешь.
Канабеевский молчал.
Он замолчал с тою времени, как Макар Иннокентьевич закручивал ему руки за спину. Молча прошел он по деревне под взглядами баб и ребятишек. Молчал, войдя в низкую баню.
Оставшись один, он тяжело опустился на лавку и задумался.
Затянутое подтаявшим, отпотевшим льдом оконце пропускало мутный свет. В полутемноте по углам стыли тени. Пахло сыростью, вениками, мокрым камнем.
Канабеевский хрустнул пальцами. В нем все кипело. Хотелось биться, кричать, ломиться в стену, в двери. Но он только сжимал руки, хрустел пальцами и тяжело дышал.
— Сволочи!.. — выдохнул он из себя и вскочил с места. — Ох, как глупо, как подло глупо влип!..
Подошел к оконцу, попытался протереть, продышать толстый лед. Не удалось. Отошел. Забегал по бане. Тер лоб, ерошил волосы. Скрипнул даже раза два зубами.
Потом тяжело задумался.
Думал поручик в одиночестве. И горькие были у него думы — беспорядочные, беспокойные, мучительные.
Много думал поручик. И все думы сходились к одному:
