— Твой отец — ягненок! — ругала Джеральдину тетушка Микаэла. — Почему он позволяет глупому цыпленку отказываться от руки аристократа, а?
Отец лишь смеялся и гладил тетушку по щеке.
— Не будь к ней так строга, Мика. Лучше спроси ее, почему она отказывается от них, аристократических рук.
— Потому что я хочу уехать отсюда, — отвечала Джеральдина. — Куда-нибудь, где каждый день будет другим, где все непривычно, а не скучно и не воняет то овечьим пометом, то рыбой. Почему бы тебе не найти мне место при дворе, отец? Я хочу туда, где блеск, яркий свет и волнение, где воздух не затхлый и не вонючий.
Отец встал и обнял дочь.
— Разве могли мы подумать, Мика, что под нашей крышей вырастет звезда? — Он опустил голову и поцеловал Джеральдину в макушку. — Моя ты птичка, тебе нужен был другой отец, со связями, который смог бы предложить тебе небо, где и полагается находиться звезде.
Джеральдина высвободилась из его объятий.
— Значит, тебе придется завести связи, — упрямо заявила она. — Стоя над розами и ухаживая за черенками, ты их не заведешь.
Их отец любил розы. Но детей любил больше, а Джеральдину еще больше, чем Сильвестра. Дочь всегда была сильнее, храбрее и ловчее, и она была красива. Джеральдина была ангелом Портсмута. К пожеланиям сына отец относился великодушно и благоразумно, желания дочери были для него законом.
К весне 1520 года король Генрих восседал на троне Англии уже одиннадцать лет, и отец Сильвестра начал просить своих многочисленных знакомых о том, чтобы они похлопотали за его дочь. Джеральдина днем и ночью говорила о том, что осенью ее здесь уже не будет. Она будет жить при дворе, в Лондоне, где король распахивает окна, чтобы новый ветер унес старый затхлый воздух. Мысль о том, что он потеряет сестру, Сильвестр воспринимал болезненно, но он понимал, что Джеральдину не остановить. Ей было до смерти скучно в Портсмуте. На влюбленные взгляды, которыми награждали ее мужчины, она не обращала внимания, они были привычны, как воздух. Да и с братом она проводила время только потому, что не знала, чем еще заняться. Его друзей она судила строже обычного:
— То, что ты водишься с плоской, как доска, Фенеллой Клэпхем, еще можно стерпеть, но от этого Энтони тебе самому должно быть тошно. Сядешь играть с чертом в кости, потеряешь душу, Сильвестр.
Безграничное презрение сестры к другу задевало Сильвестра больнее, чем если бы она ругала его самого. Энтони и Фенелла были опорами его мира. Всякий раз, когда можно было оставить ее старую мать одну, Фенелла мчалась вверх по улице, к школе при церкви Святого Фомы, чтобы встретить друзей после уроков. Тогда они втроем шли через наведенный над заливом мост, прочь из города, садились на берегу реки и говорили о Боге и о мире. И только о кораблях они разговаривать перестали. С того самого дня, когда «Мэри Роуз» сошла со стапелей, дорога на верфь была закрыта для Энтони, и эту рану никто не хотел теребить.
