— Нуссс, мадам Сухова, колитесь, что за заморские гости Вас посещали? В вестибюле на глазах у всего честного народа Вас дожидались?
— Боже мой, шагу ступить нельзя… И с чего, спрашивается, такой пристальный интерес к моей частной жизни?
— Как с чего? Вы, Майя Михайловна — краса и гордость преподавательского состава нашего факультета, а за красой надо бдить.
— Льстец.
— Да, — мужчина засмеялся, — И за это в аду я буду лизать раскаленные сковородки!
Теперь смеялись оба.
— Ладно… Как твои дела, Майя?
Она махнула рукой и как будто потухла:
— Да так… Все так же…
— Понятно. Ну что, мадам, не созрели для совместного анализа?
Что ж. Была, не была.
— Созрела. Пойдем, присядем где-нибудь, в двух словах не расскажешь.
Разговор вышел долгий. Они устроились в пустой аудитории, запасшись стаканчиками с кофе и шоколадными батончиками. Майя все не решалась начать, а потом потихоньку как-то поехало, и она смогла рассказать все с самого начала. Филипп слушал внимательно, не перебивая, иногда, когда она замолкала, задавал уточняющие вопросы. Закончив свой рассказ, она честно чувствовала себя вымотанной, словно целый день мешки таскала. Несколько минут молчали оба. Потом Филипп, облокотившись на спинку стула и покачивая головой спросил:
— А скажите-ка, мадам Сухова вот что…
— Что?
— А знали ли Вы, мадам, что Петренко в вас влюблен? А Фомин, Белецкий, Павловлюченков? А? А еще Сванидзе, Шлемов, Абрамян, Деканосидзе?
— Что… Ну, Сванидзе вообще во всех влюблен. А остальных-то чего было приплетать? Особенно дедушку Деканосидзе?
— Угу. А что покойный Кожин, хоть ему и было за восемьдесят, когда я здесь появился, тоже был в вас влюблен?
— Что… бред… Глеб Давыдович… Бред.
Он кивнул, словно ее реакция подтверждала какую-то его теорию.
— А знали ли Вы, мадам, что Ваш покорный слуга был в вас влюблен?
— Нет… Нет… Ты шутишь…
Только поднятые брови в ответ.
— Глупости… это все мои коллеги… Ты мой друг! Филипп… Это шутка?
— Успокойся, Майя, конечно, мы друзья. Я давно понял, что дружить с тобой куда лучше.
— Филипп…
— Да, — он широко улыбнулся, — Другом быть гораздо лучше. Но я это к чему тебе говорю, Сухова, понимаешь?
— Откровенно говоря, нет.
— Темнотаааа… Так вот, Маечка Михайловна, анализ наш мы начнем с самого начала, с азов, так сказать. Ты говоришь, что была черти сколько лет была для этого твоего Владика другом? Заметь, другом, а не подругой. Так?
— Так.
— А потом вдруг хочешь, чтобы он взял и влюбился в тебя. Он, говоришь, не замечал, что ты его любишь, должен был сам догадаться, а ты молчала, как партизан? Как же он, спрашивается, должен был догадаться, если ты молчала. Он видел в тебе друга, а друг — это друг, в него не влюбляются. Наоборот, твой Владик, если бы и заметил, что ты как-то не так себя ведешь, постарался бы сделать вид, что ничего не происходит. Это я тебе как мужик говорю.
