— Личная неприязнь, — сухо пояснила та.
— Может, он сейчас как раз обмозговывает, какую бы учинить пакость, — хихикнул Остер Кинн.
— По себе судите, да? — вскинулась на него Минорис. — Философы так не поступают! У них есть честь. И благородство!
Разгорячившись, она нечаянно опрокинула тарелку с похлебкой. И, после того как Остер Кинн заключил, что у него ни чести, ни благородства нету, выбежала из камбуза в слезах.
— И всё-таки за едой нужно думать о еде, — изрекла Эдна Тау. — Золотое правило индейца.
— Золотая твоя головушка! — сказал Остер Кинн и любовно потрепал ее по щеке. А Сэй-Тэнь машинально пригладила волосы.
Взявшийся невесть откуда Зюм проявил расторопность и начисто вылизал пол там, где разлилась похлебка. Его мог бы похвалить любой чистоплюй.
Щенка хватились на следующий день, когда капитан распорядился поднять легкий плайвер Таймири на крышу каюты. Все, даже самые непонятливые, уже догадались, что Кэйтайрон собрался перевалить через горы в самом непроходимом месте.
— А где же твоя лодка, Эдна Тау? — спросил Остер Кинн.
— Я отвязала ее еще на реке. На суше каноэ было бы дополнительным балластом.
А плайвер так и волочился по песку до конца похода к горам. Из полированного он превратился в пыльный и поцарапанный — больно было смотреть.
Зюм опять сбежал. Таймири рассудила, что раз уж он дух гор, то, стало быть, отправился к своим собратьям и впитался, подобно аморфной субстанции, в породу адуляра. Благо, в ее рассуждения никому вникать не пришлось.
Пока плайвер водружали на яхту, ей никак не давала покоя одна смутная мысль. Эта мысль ускользала, как только Таймири пыталась на ней сосредоточиться. Но вот мыслишку наконец удалось поймать за хвост: «Записки отшельника»! Вдруг их постигла та же участь, что и блокнот капитана? Вдруг Зюм и до библиотечной книги добрался?
Таймири бросилась к машине со всех ног, расталкивая на бегу зазевавшихся матросов. Кое-как вскарабкалась на крышу и, перекувырнувшись, очутилась в плайвере, где в бесформенной куче валялись ее вещи.
Вот они, «записки», невредимы! Теперь уж лучше пусть лежат в каюте. Там за ними присмотрит философ. Уж он-то знает цену книгам.
