«Вот ведь соня, — подумала она, забравшись на ветку. — Весь поход дрыхну, как рыба-дремалка в заливе Волн».
Под Таймири лестница скрипела, извивалась угрем и угрожала рассыпаться на части. Папирус на перекладинах едва держался — цеплялся потными руками, выгибался дугой и сообщил, в итоге, что дальше нижней ветки подъем не осилит.
— Смотри, поджаришься там, как тушка на вертеле, — беспардонно предупредил его Остер Кинн. Сам он решил переждать ночь на земле.
Кривое Копье развел у кедра (как раз под той веткой, где устроился Папирус) большой костер и принялся жарить мясо. Оно потрескивало, пузырилось жиром и издавало весьма приятный аромат. За соседними деревьями голодно порыкивали, однако не показывались на глаза хищники. Огонь держал их на расстоянии. Ближе к полуночи, правда, два крупных тигра вышли на поляну и стали зловеще кружить рядом с кедром, помахивая кончиками хвостов.
Эдна Тау отлаживала свой лук и точила стрелы. Остер Кинн стоял на страже с факелом, похлопывал в кармане кисет с толченой корой, которая теперь заменяла ему табак, и ощущение близкой опасности было для него как дурман.
А на разлапистом дереве, окутанная облаком хвойных запахов, спала Таймири. И снилось ей, будто скачет она верхом на невиданном звере. У этого зверя волнистая грива, шерсть точно бархат и длинные, стройные ноги.
Раскинулись впереди желтые поля, пробежала сбоку зубчатая стена темно-зеленого леса, и снова — поле. Лежит — лениво колышет колосьями на тонких стеблях, а зверь всё мчится и мчится, как будто манит его незримая, заоблачная цель. За пухлыми, как вата, облаками, синеет небо. Чужестранное, совсем без прожилок. Одни облака похожи на взбитые сливки. Разлетаясь мелкими лоскутками, они вновь собираются в стайки. Другие — покрупнее — как дворцы.
— Остановись, подожди! — кричит Таймири. — Я никогда еще не видела такой красоты!
И вдруг, словно из-под земли, вырастает перед нею гора — исполинский утес цвета морской волны. Он вонзил свою вершину прямо в небесную синь, а подножием загородил горизонт.
Таймири спешилась, а тварь, которая мечтала обогнать ветер, унеслась по ниве прочь. В прозрачной глубине утеса медленно расцвело прекрасное лицо женщины, и она заговорила:
— Я страдаю. Твои люди — народ этой бесплодной земли — колют меня штыками, ранят и дробят мою плоть. Мое тело мертвеет, крошится, и я угасаю…
— Ты не можешь угаснуть, — возразила Таймири. — Ты прожила уже слишком много, чтобы погибнуть теперь.
