Я заорал:
— Ах ты, дрянь! — И влепил ему еще. Он затрясся и бессмысленно уставился на меня.
Тут подошла сердитая учительница:
— Ты кто такой? Тут школа, а не село!
— Я его отец!
От моего крика она сама раскричалась:
— Уходи отсюда! Какой ты отец? Ты фашист, ты гоминьдановец!
Что такое фашист, я не знал, зато очень хорошо знал, что такое гоминьдановец. Откуда Юцину набраться хорошего поведения, если у него учительница такая оторва?
— Сама ты гоминьдановка! Ругаешься, как они! Я-то их видел!
Она открыла рот, чтобы мне ответить, и разревелась.
Из других классов набежали училки, вытащили меня на улицу и стали все вместе на меня кричать. Я ни слова не мог разобрать. Потом явилась еще одна, которую они называли «директор», и спросила, почему я бью Юцина.
Я ей рассказал по порядку и про Фэнся, и про Цзячжэнь. Она велела учительницам отпустить меня. Я взял коромысло и пошел восвояси. Из всех окошек на меня смотрели дети.
Дома я никак не мог успокоиться. Рассказал все Цзячжэнь, а она говорит:
— Что ты наделал! Как он теперь будет учиться?
Я подумал, что и в самом деле перегнул палку. И себя опозорил, и сына. Когда Юцин вернулся домой, я его подозвал, но он сделал вид, что не услышал. А когда Цзячжэнь его позвала, он к ней подошел и разрыдался.
Он месяц со мной не разговаривал, но все делал, как надо, и я не мог к нему придраться. Но он был еще маленький, и потом я увидел, что он хочет помириться, но никогда не сделает первый шаг. Я решил купить ему на последние деньги ягненка. Он и землю удобряет, и шерсть весной продадим, и Юцину радость. Цзячжэнь меня поддержала.
Я засунул деньги за пазуху, пошел в город и у моста Большого счастья купил ягненка. На обратном пути хотел зайти в школу показать Юцину, но вспомнил, что случилось в прошлый раз, и передумал. Когда я уже подходил к деревне, вдруг услышал, как сзади кто-то несется и кричит:
— Папа, папа!
Он от радости забыл, что со мной не разговаривает!
— Папа, этот барашек мне?
— Тебе, тебе, держи веревку!
Он аж зарделся от восторга, схватил ягненка на руки, потом поставил на землю, задрал ему задние ноги и говорит:
— Папа, это овечка!
Я засмеялся, взял его за плечи. Они были такие худые, что мне стало грустно. Я сказал:
— Юцин, ты уже большой. Больше я тебя бить не буду. А если и буду, то не на людях.
Я на него посмотрел, а он отвернулся и опять расстроился.
Теперь ему утром опять приходилось рано вставать и срезать для ягненка траву, да еще прибавилась работа в огороде. И в школу он опять носился бегом. А получилось так, что ему за этот бег вышла награда.
