Нет, не мог Евгений Сергеевич знать, как провела моя мама тот год, в который «разбежалась» с мужем, потому что моими родителями так и задумывалось свое бегство из среды. Зато теперь это знала я, да все взвешивала, упоминать ли о нем в воспоминаниях. Во-первых, я сомневалась, потому что с мамой это не было выстроено до конца, не было отшлифовано до деталей, как большинство остального материала, хотя сам массив информации она мне передать успела. Во-вторых, я подыскивала и не находила, в каких интонациях рассказать маминым и папиным потомкам об эпизоде с их мнимым разлучением, как растолковать, что все-таки что-то было, да не то, о чем говорили. И чтобы не нагромождать объяснения — мелкие и запутанные, трудные для восприятия нынешних людей с их отличающейся моралью, грешным делом хотела просто умолчать. Конечно, обидно было вычеркивать целый год из жизни родителей, да еще такой насыщенный, ответственный, предвоенный, однако не хотелось ворошить дело о семейных неурядицах, кого-то обвинять, а кого-то оправдывать. Тем более что мама, всегда категорически избегавшая пересудов о чьей-либо частной жизни, никогда об этом не вспоминала. Ее невероятно пугала тема неудачных браков, неверных мужей, обиженных жен, неискренних отношений. Она боялась ярлыков и клейм, не хотела прослыть женщиной, не справившейся с ролью жены. Просто однажды, когда я занялась писательством, рассказала мне эту историю и то акцентировала внимание не на временных трудностях с мужем, а на их решении уехать от родни и зажить в далеком чужом месте, как однажды сделал Павел Емельянович, отец мужа{2}.
И только в последние три года своей жизни, когда нами вместе были в целом оговорены мои воспоминания, последовательно изложила события того периода, приезжая ко мне то в Днепропетровск на лечение, то на летний отдых в Крым. Тут она роскошествовала, тут можно было не таиться и открыто говорить о том, о чем ей затаенно помнилось все истекшие годы. Я очень любила маму, доверяла ей во всем и никогда не выискивала в ней неискренности, а в ее поступках ошибок, чтобы манипулировать этим подлым знанием и предупреждать ее упреки в случае своей неправоты. К сожалению, этот метод был знаком маме по повадкам моей сестры — оставим его без названия, дабы не встряхивать демонов. Мама это знала, чувствовала, и со мной ей было легко настолько, насколько невыносимо удушливо со старшей дочерью. Со мной мама переживала редкие-редкие минуты отдыха и светлого видения мира.
