, – ведь он вынужден был угождать тем, в ком нуждался, и познал невзгоды, а это немало значит. Когда он обрел силу, став королем, он поначалу помышлял лишь о мести, но очень скоро из-за этого приключилось немало бед, и тогда к нему пришло раскаянье. И он исправил все, что, заблуждаясь, безрассудно натворил, и снова расположил к себе тех людей, которых раньше считал виновными, о чем Вы позднее узнаете
[51]. Если бы он не был воспитан иначе, чем, как я видел, воспитывают сеньоров в этом королевстве, то ни за что не сохранил бы власть. А тех ведь воспитывают так, что ни о каком чтении они понятия не имеют и ни одного мудрого человека в их окружении не бывает, умеют они лишь наряжаться да говорить глупости. Они держат управляющих, которые ведают их делами и к которым только и можно обращаться, а к ним самим нет, ибо, не имея подчас дохода даже в 13 ливров серебром, они надменно отвечают: «Обратитесь к моим людям», подражая тем самым большим вельможам. Потому-то мне часто приходилось видеть, как слуги наживаются за их счет и дают им понять, что они глупцы. А если случайно кто-нибудь среди них возьмется за ум и пожелает знать, каково же его состояние, то оказывается, что уже поздно и поправить ничего нельзя. Так что следует заметить: все люди, которые когда-либо были великими и совершали великие дела, подготавливались к этому смолоду и успехи их объясняются либо воспитанием, либо милостью божьей.
Я задержался на этой теме, но ведь она такова, что даже при желании мне трудно от нее оторваться. Возвращаясь к войне, напомню, что, как Вы уже слышали, люди короля, засевшие в траншее вдоль Сены, покинули ее в то время, когда их должны были атаковать. Перемирие продлилось не более одного или двух дней, и вскоре боевые действия возобновились с особенным ожесточением. Стычки происходили с утра до вечера. Из Парижа выходили небольшие отряды, но они тем не менее часто опрокидывали наш дозор, которому приходилось высылать подкрепления. Не припомню ни одного дня, чтобы он прошел без столкновений, хотя бы совсем незначительных. Если бы король пожелал, то уверен, что они были бы гораздо более крупными, но он относился с крайней недоверчивостью ко многим своим людям, причем без причины. Позднее он мне рассказал, что как-то ночью застал открытой в Сент-Антуанской башне дверь, ведущую в поля, и заподозрил в измене мессира Карла де Мелена, поскольку его отец охранял башню. Я же о мессире Карле ничего не скажу, кроме того, что уже говорил, но замечу, что лучшего слуги, чем он, у короля в то время не было.
