Опора пытливо поглядела на Лию, Мейзи тряханула головой, натянуто засмеялась. Кзума смотрел на Лию — ее жесткий, сосредоточенный взгляд был прикован к красным языкам пламени.
— Я хотела узнать о тебе у одного горняка, — робко сказала Мейзи.
— Угу, — равнодушно буркнул Кзума.
— Но оказалось, что он работает в другом руднике, — продолжала Мейзи.
— Лия! — окликнул Кзума.
Лия оторвала взгляд от огня. Голос Кзумы звучал тик твердо и властно, что она поразилась.
— Что тебе?
— Ты хочешь, чтобы я ушел?
— Да.
Кзума встал.
— Лия, как же так?.. — В один голос сказали Опора и Мейзи.
— А вы молчите, — прикрикнула на них Лия.
— Спокойной ночи, — сказал Кзума и вышел.
Мейзи рванулась к двери.
— Назад! — рявкнула Лия. Мейзи, чуть поколебавшись, вернулась на место.
Лия не спускала взгляд с Мейзи. Кривая усмешечка шить играла на ее губах, взгляд стал жестким, отсутствующим. Немного погодя она резко поднялась и направилась к двери.
Мейзи бросилась за Лией, но Опора сделала ей знак вернуться на место.
Лия спешила вдогонку за Кзумой, но настигла она его уже на углу.
— Кзума, — позвала она.
— Что?
Оба молчали. Кзума знал, что Лия хочет заставить его обернуться, но обернуться не мог. Он сам не знал, хочется ему обернуться или нет, но не мог обернуться, и все тут.
— Кзума! — снова позвала его Лия, на этот раз мягко, просительно.
От радости у Кзумы екнуло сердце: Лия говорит с ним мягко, просительно. Мягко, просительно…
Кзума обернулся. Лия стояла совсем рядом, в глазах ее блестели слезы, руки теребили платье. Кзуму захлестнул неведомый ему дотоле прилив чувств. Лия улыбнулась ему сквозь слезы. Рывком привлекла к себе, прильнула, положила голову к нему на грудь, и тело ее сотрясли рыдания. Кзума обнял Лию, крепко прижал.
Прохожие косились на них.
И так же, одним рывком, Лия оттолкнула Кзуму от себя. Превратилась в прежнюю, властную, сильную Лию, смахнула слезы, усмехнулась.
— В меня сегодня будто черт вселился, — сказала она. — Пошли погуляем немножко.
Они завернули за угол, молча зашагали по улице. Их обступили люди, люди сновали взад-вперед. Одни плелись, другие неслись сломя голову. А всех их обступил, над ними всеми плыл городской гул.
Лязг трамваев и поездов, шорох шин, гудение голосов, топот ног — все сливалось в гул, и гул этот, казалось, существовал независимо от породивших его звуков и ничем на них не походил.
То был отчетливый неповторимый рокот, вырывавшийся из недр земли, из глоток, сердец, механизмов и уносившийся ввысь. Далеко-далеко от всего, что его породило.
