— Я же ничего не сказала.
— Чего не сказала языком, сказала глазами. Только все ты врешь.
— А что это я такого соврала?
— Да ты намекаешь, будто у меня шашни с Мейзи.
— Ну и что?
— А то, что сначала говоришь, а потом норовишь уйти в кусты или спрятать голову, все равно как страус, только страус прячет голову в перья, а у тебя перьев нет, ты ж не страус, а старуха, так что тебе спрятаться некуда.
Опора зашлась от смеха, бока ее заколыхались. Кзума старался не рассмеяться, делал зверское лицо, но ему здесь было так по-домашнему уютно, что он и не хотел, а захохотал вместе с веселой старушкой.
Отсмеявшись, Опора утерла слезы, погладила Кзуму по руке, ее дубленое, изрезанное морщинами лицо подобрело.
— Смотри, ишь как разговорился у нас в городе! Вот и славно! А когда из деревни пришел, из тебя, бывало, слова не вытянешь. Мужчина должен уметь разговаривать… Скажи, ты есть хочешь?
— Нет, я встретил моего белого, он зазвал меня к себе и накормил.
— Фу-ты ну-ты! Высоко залетел! Ешь с белыми! А нарядился-то как! Чего ж удивляться, что ты к нам носу не кажешь! — Глаза Опоры лукаво поблескивали.
— Полно глупости говорить, старая! — сказал Кзума. — Лучше расскажи мне, как поживает Элиза.
— Ты все еще думаешь о ней? — ласково спросила старуха.
— Думаю.
— Все по-прежнему. То плачет, то дуется, то круглый день молчит. А то веселехонька.
— А этот ее ухажер-учитель?
— Не знаю, о каком ты, их тут много перебывало, ходят-ходят, только долго ни один не задерживается, она их быстро отваживает.
— Вот оно что.
— Ты про себя расскажи.
— Работаю, а больше и рассказывать нечего.
— А мы грешили на тебя, думали, ты бабу себе завел.
— Да нет, какую там бабу.
— Йоханнес говорит, ты на руднике пришелся ко двору.
— И много Элиза с ухажерами гуляет?
— Бывает, что гуляет, а бывает, что ни вечер, дома сидит. Знаю я, что у тебя на уме, но я тебе скажу, это ты зря. Она не из таковских. Она со всяким-каждым путаться не станет. Был у нее один, да сплыл. Только давно это было да быльем поросло.
— А ты-то откуда знаешь?
— Глаза у меня есть и ревность мне их не застит, как тебе. Вы твердите одно: старуха да старуха, а я вас всех насквозь вижу.
Кзума уставился на языки пламени в очаге. На полу похрапывал и ворочался Папаша, бессвязная брань изрыгалась из его рта. Но вот Папаша перевалился с боку на бок и пустил струю. Лужа на полу все росла. Кзума смотрел на лужу, не в силах скрыть гадливости.
— Ты его и за человека не считаешь, верно я угадала, Кзума?
