Лия засмеялась, потрепала Кзуму по руке.
— Пошло-поехало! И где только он успел надраться? Когда у него в кармане пусто, он приходит ко мне. А завелись у него деньжонки, только я его и видела: тогда он пьет у других. Куда это вы ходили, Кзума?
— Мы прямо с работы пошли к тебе.
— Так я тебе и поверила, — сказала Лия.
— Йоханнес уже из рудника вышел под мухой, — сказал Кзума.
Лия перевела взгляд с Кзумы на Йоханнеса.
— Он правду говорит, сестра, ей-ей. У моего белого было с собой виски, и он меня прямо там в руднике и угостил.
— А тебе-то виски понравилось? — спросила Лия Кзуму.
— А что, неплохая штука.
— Чего ж тогда ты так приуныл?
— С чего ты взяла?
— Тебе меня не провести. — Лия прищелкнула языком. — Я ж тебе говорила, ты еще дитя дитем, ничего в людях не понимаешь.
— Кто эти женщины? — спросил Кзума, пряча глаза.
Лия вскинула бровь.
— Это торговки пивом. У них круговая порука: если одну засадят, они сходятся, собирают деньги и вносят за нее залог. Вот и сегодня они сошлись, чтобы собрать деньги на тех, кого вчера арестовали.
— Понятно, — сказал Кзума.
Лия вгляделась в него, потом обернулась к Йоханнесу.
— Иди в дом. Там тебя твоя Лина ждет, и к тому же еще трезвая. Скажи Опоре, чтобы приготовила поесть.
Йоханнес вышел.
— Давай сядем, в ногах правды нет, — сказала Лия.
Они присели на длинную деревянную скамью у стены дома.
— А ведь ты виноватишь меня, думаешь, из-за меня этих торговок посадили. Думаешь, мне надо было предупредить их, что полиция придет копать в воскресенье. Так ведь?
— Мне-то что, мое дело сторона.
— Да нет, ты меня виноватишь.
— Кто я такой, чтобы тебя виноватить?
— А все равно виноватишь. Я по твоим глазам поняла, когда я тебе про этих женщин рассказывала. Верно я говорю?
— Верно, — чуть помолчав, согласился Кзума.
— То-то и оно! Вот от этого ты и приуныл. И почему?
— Я от тебя столько добра видел.
— Ну и что?
Кзума покачал головой.
— Я ничего не понимаю, ничегошеньки! Оставь меня в покое, женщина.
Лия улыбнулась, уставилась в пространство. И они долго сидели молча.
А вокруг них бурлила жизнь. Люди сновали взад-вперед. Дети резвились в канавах, играли, ели грязную апельсиновую кожуру.
Вечерами в Малайской слободе кипела жизнь. Пылкая, бурная, напряженная.
Люди пели.
И люди плакали.
Люди дрались.
Люди любили.
И люди враждовали.
Одни грустили.
Другие веселились.
Одни гуляли с друзьями.
Другие тосковали в одиночестве.
Одни умирали.
Другие нарождались на свет…
— Ты говоришь, что ничего не понимаешь в этой жизни, Кзума, а я, я вот понимаю. — Лия поглядела на него, и губы ее тронула улыбка, но глаза не смеялись. — Понимаю все, — шепнула она. — Выслушай меня, Кзума, — повторила ока уже вполне серьезно. — Я тебе еще раз попытаюсь втолковать, что такое городская жизнь. В городе ты с утра до вечера ведешь борьбу не на жизнь, а на смерть. Слышишь, борьбу! И когда спишь, и когда не спишь. И каждый борется только за себя. А иначе тебе каюк! Допусти только слабину, о тебя будут ноги вытирать. И оберут, и обведут вокруг пальца, и продадут с потрохами. Вот почему, чтобы жить в городе, надо ожесточиться, надо, чтобы твое сердце стало как камень. И лучше друга, чем деньги, в городе нет. На деньги можно купить полицию. На деньги можно купить человека, который отсидит за тебя в тюрьме. Вот какая она, здешняя жизнь. Хорошо ли, плохо ли, но от этого никуда не деться. И покуда ты этого не понял, Кзума, тебе здесь не жить. Там, в деревне, жизнь устроена иначе, здесь совсем не то.
