Случалось, что в этих боях и убивали: ведь в ход шли и палки, и камни, и башмаки, а то и ножи.
И вот по субботам силачи расхаживали по улицам Малайской слободы и Вредедорпа, выпятив грудь и дерзко сверкая глазами. И опять же по субботам девчонки с Холма, с Бирии, из Парк-тауна стекались в Малайскую слободу. Разнаряженные на манер белых — разве что попестрее, потому что предпочитали яркие цвета. Забывали, как тяжело им работалось всю неделю на Холме, в Бирис и в Парк-тауне, сходились на углах улиц и трещали без умолку. Смеялись, подтрунивали друг над другом. Все как одна провожали глазами парией, и разговору у них было только о парнях. «А мне вон этот приглянулся», — скажет одна. «А мне вон тот», — скажет другая, и так далее. Показывали друг другу парней, которые им приглянулись. Но пальцами— никогда. Только глазами. И парни невесть каким образом, но узнавали, кто какой девчонке приглянулся.
А потом, когда натанцуются, насмеются, наглядятся всласть на девчоночьи ноги, парень сходился с девчонкой и девчонка с парнем. Пересмеиваясь и громко болтая, парень и девчонка уходили вместе. Кто заглядывал выпить в одну из забегаловок. Кто шел погулять. К го в кино. А то и просто уходили, куда глаза глядят… На их место приходили другие. И тоже, в свой черед, уходили… И тут уж жизнь начиналась такая привольная, такая увлекательная, что лучше и желать нельзя. Вот когда можно было вдосталь и накричаться, и наговориться, и выпить, и подраться. А жители Малайской слободы выходили на веранды и глазели на них. Отпускали шуточки, потом уходили в дом, но не выдерживали, снова высыпали на веранды и снова отпускали шуточки.
А потом наступала ночь, и жизнь становилась еще увлекательнее…
— По субботам у нас всегда так, — повторил Джозеф и протянул Кзуме сигарету.
Остановившись на углу, они смотрели на гуляющую толпу. Через дорогу возвышалось здание кинотеатра — туда устремлялся людской поток. Около кино кучка мужчин играла в кости. Тот, кому выпало бросать, выделывал перед этим причудливые коленца.
Чуть поодаль сцепились двое цветных. Драка шла уже второй час, и оба едва держались на ногах.
А еще дальше прохаживались двое хлыщей. Разодетые в ядовито-лиловые костюмы, с широченными брюками и долгополыми пиджаками до колен, в соломенных шляпах, красных рубашках и черных галстуках. У каждого в левой руке по красному носовому платку, в правой по легкой тросточке. Чванясь и пританцовывая, они то и дело переходили с одной стороны улицы на другую. Стоило поглядеть на них, как чудилось, будто у тебя двоится в глазах — оба были приземистые, схожие лицом, да вдобавок еще и одинаково одетые. За ними с хохотом и шутками валила валом толпа. Мимо Кзумы и Джозефа прошли цветной мужчина и совсем светлая женщина.
