«Враги! Смерть…» — вспыхивает в моем сознании и, вдруг позабыв обо всех, угнувшись хорьком, бегу к близким воротам.
«Трах… тах… тах…»
Бегу сломя голову, крепко зажав в руке шпагу: кто-то в лисьей ротонде, завидя меня, бросается к плахам и падает ниц. Двор, как пропасть, оглох, ослеп, и стук сердца слышен до самых, кажется, крыш.
Прорвалась через двор в калитку я. Новая улица. Лицо задает снежными шматками: казаки! Проскакали. Наконец, догадалась, бросила шпагу я. Но стало жалко, вернулась, сунула куда-то в подворотню.
— Ты… кто?.. — окрик над ухом.
Солдат с винтовкой, сер, как зимняя белка, и губы, как студень, дрожат. Почему-то один, почему?
Молча налетаю на него и чую: зубы мои, как у волчицы, ощерились.
— Палач! — кричу в лицо солдату. — Людей… людей убивать?! Братьев своих!
Он пятится, таращит на меня глаза. Плюю с маху в рожу ему — и дальше, дальше.
Влетаю к себе в коридор. В соседнем углу женские вопли. А у нас в горнице…
Дед мой, дедушка Панкрат Максимыч! Сидит старик на скамье, качается из стороны в сторону, и у ног его… распластанный Спас.
Борода у деда в темных сгустках крови — его, чужая? Лицо, как кумач, а лоб снежится и потный, в потной студеной росе. Что-то про себя шепчет, а что — не понять, и в глазах истошная жуть… Молча кидаюсь к нему, тормошу, обнимаю. Потом, выпрямляясь, кричу сама не своя:
— Ну, попадись теперь!..
Это угроза. Тогда вся грудь моя будто динамитом была начинена, чудилось, стоило лечь мне под дворец, и гранитный дворец на Неве взлетел бы, как хлопок из-под валиков.
Но так сгоряча казалось мне вечером девятого января подле старика с его поздним прозрением.
На рассвете следующего дня, проходя по улицам, уставленным патрулями, поняла я: нет, нет, какой там динамит! Мышь я, но у этой мыши острые зубы, такие зубы, что и динамиту не уступят…
И вот принялась я за работу, я, мышь, вместе с тысячами других… Точили и грызли мы под царем сиденье его годами, пока… не рухнуло!
Бармашева смолкла, упершись глазами в черный, дышавший соленою влагою морской простор.
Затем поднялась с гранита:
— Однако идем, поздно… Когда-нибудь расскажу о годах подполья… Ну, да тебе это не внове… Эх, суровое было времечко, а вспомнить радостно!..
[1910—1923, 1954]
