«Что это еще за «артельный склад», — не понял я. И вдруг догадавшись, обрадовался. Ефимыч все-таки получил новую квартиру. Жаль, конечно, что я уже не встречусь с ним сегодня. Завтра схожу к нему на работу. Как здорово, что учитель получил квартиру.
Я шагнул от двери и увидел спускающуюся по деревянной лестнице старушку с грязным помойным ведром в руке. Она пугливо следила за мной.
— Здравствуйте, бабушка. А где теперь Сальниковы живут? — громко спросил я.
— Сальниковы? Э, детка, далече Сальниковы. Поди, месяца два как съехали. В этот… Симферополь. Но не в город, а где-то возле. На море. Там санаторий еще. Ох, детка, забыла я. — Старушка спустилась и теперь стояла передо мной в сером вылинявшем платье с длинными широченными рукавами. Была она худа, морщиниста, на крохотной седой голове смешно торчала большущая гребенка. В слюдяных, птичьих глазках прочно покоилось огорчение, чуть, только самую малость, потревоженное любопытством. — Борис-то хворый дюже, а там ему климат полезный. И работу ему, деточка, дали в санатории, и хату семье. — Неожиданное огорчение в ее глазах размылось тихой хорошей улыбкой. — Друг у него там нашелся с войны. Вот он и помог Сальниковым. Он тут приезжал, друг этот военный. Бедовый, все хлопотал, хлопотал. Есть у нас, деточка, люди. А ты, никак, припоздал? Тут ребяток много было, провожали, пожитки грузили.
— Да, опоздал, бабушка. До свидания, — сказал я и быстро пошел. Оглянулся — старушка еще оставалась в прежней позе и, показалось, смотрела с укором.
— Ты приходи, детка, за адресом. У дочки гдесь записано. Дочки счас нет… — говорила она.
«Ефимыч уехал навсегда. А я только сегодня об этом услышал. Как же так?» — горько подумал я. Ну да, конечно, он не известил меня о своем решении. А кто я, собственно, такой? Чем я лучше остальных его учеников? Но они-то знали, что Ефимыч уезжает, день и час знали. А я — нет. Они пожали учителю руку и, наверное, сказали ему что-то очень теплое, как близкому человеку. Учитель всегда будет помнить их. Лишь я ничего ему не сказал и не пожал руки.
И вдруг обожгла страшная мысль: «Учитель болен, безнадежно болен, и я уже никогда не увижу его…»
Я остановился: «Господи, о чем я думаю». Нет, нет… Он там, на юге, вылечится. Я еще встречусь с ним. Обязательно. Однажды я поеду на море, и мы встретимся. Ведь я художник-маринист, а учитель теперь живет у моря. Как все замечательно складывается».
Я не стал ждать автобуса и пошел домой пешком. Я думал о Ефимыче и живо представлял себе далекую, через годы, встречу двух художников. Будет такой же тихий майский вечер, малиновая полоса заката над морем и шелест волн.
