— Мъэрти? — пораженный, воскликнул дикарь и даже попятился. — Мъэрти жи?..
— Жив! Жив! — вместо оробевшего малыша ответил Николка. — А ты ползи-ка сюда, помочь надо.
Мъмэм, увидев своего знакомого (или, может быть, одноплеменника) живым и невредимым, моментально выбросил из головы «мса», за которым пришел. Улыбаясь во весь рот, но не доверяя зрению, он нежно прикоснулся к груди малыша:
— Мъэрти — ръбанък прия…
— Ну да, ребенок, и ребенок, несомненно, приятный… — Николка, озабоченный мыслью об оставленном среди орды Скальпеле (а со двора доносились буйные крики), поддерживал разговор исключительно для того, чтобы не оскорбить как-нибудь гостя.
— Идем-ка за мясом, — все-таки поторопил он его.
— Йе, мса!.. — вспомнил дикарь и, пошевелив чуткими ноздрями, безошибочно направился в темный угол, где лежала свежая туша. Склонившись над ней, он вымолвил новое слово: — Го?..
— Не го, а говядина, — поправил его Николка, удивленный сам сверх меры своим великолепным пониманием первобытного языка. Он ведь того не знал, что перед ним находился древнейший представитель индоевропейской расы, что язык краснокожего дикаря объединяет в себе многие языки, которые в век Николки стали столь непохожими друг на друга; что славянский язык, как язык народа, осевшего ближе всех к своей первобытной родине — Азии, сохранил поэтому более других языков свою первобытность, и нет ничего удивительного, что Николка с такой легкостью ориентировался в речи Мъмэма[2]. Фабзавук не знал этих тонкостей, отмеченных в примечании; не мудрствуя лукаво, он принимал своего краснокожего гостя за косноязычного, не договаривающего слов вследствие какого-либо дефекта во рту, и поэтому считал нужным поправлять его на каждом слове.
— Ии, — сказал Мъмэм, спустив двадцатипудовую тушу вниз и взвалив ее на свои плечи с легкостью, лишний раз подчеркнувшей его чудовищную силу.
— Идем, — сказал Николка, и новоиспеченные приятели, за недостатком слов, мило улыбаясь друг другу, пошли.
Скальпель, оставшись наедине с 19-ю дикарями, не сидел праздно. Не теряя драгоценного времени и не упуская момента (Николки нет, значит, действуй!), он прежде всего ловким профессиональным приемом открыл рот у ближайшего дикаря («Минуточку, спокойно!») и пытливым оком заглянул внутрь. Обезьяньих зубов там не было и следа. Это открытие успокоило его в одном направлении, в другом — взволновало. Он довольно рассмеялся, потирая руки, рассмеялись вслед за ним и дикари. Они сдвинулись плотней вокруг забавного человечка, а тот, ободренный вниманием, приступил немедленно к дальнейшим научным изысканиям. Взял у обследованного дикаря его вооружение — громадную челюсть пещерного медведя и безмолвно приставил к ней палец: как это, мол, называется?
