И это было правильно. Никита тяжело задышал от огорчения.
— Новое правительство и вся Россия будут действовать в полном единодушии и согласии со своими доблестными союзниками…
Ага, вот оно! Нет, тут уж нас, солдат, не проведёшь!
Подполковник кончил читать, отёр большим клетчатым платком пот с лица и сказал:
— Как, орлы? Правильно я говорю? Мы с вами солдаты, защитники отечества, и наше дело его защищать от исконного врага — немца.
— Правильно, — нестройным хором ответила шеренга.
— Неправильно! — поборов застенчивость, брякнул Никита.
— Как — неправильно? — даже растерялся подполковник.
— А договоры–то царские, — уже уверенно сказал Никита. — Николай с Распутиным их заключали!
— Больно нам нужны эти договоры! — закричали солдаты, перебивая друг друга. — Четыре года воюем, устали! Сил больше нет! Хватит!
Прежде бы подполковник рявкнул, а сейчас — нельзя. Сказал:
— Тише, братцы! Уланов ересь говорит. Наслушался большевистских разговоров…
— А нам всё равно каких — правильно говорит!
— Что нам царские договоры соблюдать!
— Не нужны нам Дарданеллы!
— Пусть Временное правительство откажется от аннексий!
Подполковник замолчал. Последнее слово было ему не совсем понятно, и он окончательно растерялся.
— Орлы!.. — начал он неуверенно.
— Долой Милюкова! — раздался звонкий голос.
— Солдаты, я сам проливал кровь, я не прятался по тылам…
— Долой!
— Пусть опубликуют тайные договоры!
Запасный батальон кипел, волновался до позднего вечера. В казарме, пропахшей карболкой и табаком, всё время вспыхивали митинги.
А наутро стало известно, что Центральный Комитет партии большевиков призвал петроградский пролетариат и солдат выступить с демонстрацией протеста. На улицы города вышли Финляндский полк, Второй балтийский экипаж, Кегсгольмский полк; с окраин потянулись колонны рабочих.
Никита с восторгом глядел на лозунги, плывущие над толпой, и ему казалось, что это именно слова сероглазой девушки запечатлены на них: «Долой войну!», «Опубликовать тайные договоры!», «Долой десять министров–капиталистов!».
И вдруг среди знакомых уже призывов он увидел один: «Вся власть Советам!» — и понял, что это как раз то, о чём она не успела сказать на митинге… Ему захотелось, чтобы она была здесь, рядом, и увидела, что весь народ думает так, как говорила она, и что тот студент — исключение. Вот они — студенты — идут рядом, и офицеры вместе с ними, и даже мордастые господа, и дамочки, и, видимо, лавочники. Все они за то, чтобы народ жил счастливо — вон и на полотнище у них написано: «Народу — земля и воля»… И Никиту опять захлестнула волна восторга, как это было в первые дни революции. Он подхватил слова «Марсельезы»; один куплет пропел даже по–французски, думая о том, что рано или поздно настанет срок, когда эту песню запоют не только русские и французы, но и немцы, и все, кто там ещё есть на земле. Сквозь слёзы восторга он прочитал лозунг, плывущий над колонной, которая обгоняла их: «Пленным — хлеба!».
