— Жаль девчонку, — вслух сказал он, поднялся и пошел к огню.
Самолет не горел, груды черного искореженного железа валялись всюду, горели сосны. Было больно глазам, разъедал едкий, остро скоблящий горло дым. Самолета не было, только чудом уцелевшая хвостовая часть напоминала о нем.
Он бродил среди дымящегося металла и привязанных к креслам трупов, искал знакомую норковую шубу. Надежда была: если он остался жив, значит, и она должна остаться жива, — они были вместе. Он вдруг остолбенел, посмотрел на свои руки.
— Почему я жив? — прошептал он, обвел глазами страшную картину катастрофы: — Почему?
Она лежала на спине в снегу с непокрытой головой. Он присел на колени и осторожно убрал волосы с ее лица. Отпрянул. Она смотрела неподвижно, только огненные блики отражались в глазах.
— Ты жива?
— Мне холодно, — прошептала она, ни разу не моргнув и даже не глянув на него. Ничто не шевельнулось на лице, только губы.
— Ты жива?! — закричал он.
— Да, — чуть слышно ответили губы.
Он не знал, почему заплакал, от радости, наверное. Сорвал с себя шарф и подложил ей под голову.
— Потерпи, миленькая, потерпи, доченька.
Почему «доченька», он не знал, так вырвалось само собой.
Он потрошил полуобгоревшие чемоданы, собирал тряпье, укутывал ей ноги, ледяные руки. От быстрых движений его сильно тошнило, почему–то рвало кровью.
— Ну, как ты? — присел, склонился над нею. Из обмоток выглядывали только глаза, большие, темные.
— Ноги, — прошептала она.
— Погоди, я вот отдохну и костер устрою, отогреешься. Как руки, не отморозила?
— Не знаю.
Он расстегнул пуговицы дубленки, размотал ее руки и просунул их себе под мышки.
— Погоди, сейчас заломит.
Через минуту почувствовал, как дрогнули ее пальцы.
— Слава Богу, — вырвалось у него, — будем жить. Ты теперь потерпи без меня, костер нужен, а не то замерзнем к чертовой матери, слышь, Лала?
— Слышу, — прошептала она, и он увидел две бусинки слез, понял: она благодарила его.
Он облюбовал хвостовую часть самолета, воняло какой–то горелой гадостью, но здесь можно было спрятаться от потянувшего ветра. Он набросал еловых веток, поверх — тряпье, которое собрал вокруг самолета. Когда волочил ее по снегу в только что свитое им гнездо, она стонала. Живых больше не было.
Сильный костер у пролома скоро нагрел их укрытие. Она уснула, усталость сморила и его. Он не знал, сколько времени спал, но, судя по ярому огню костра, недолго. Она все так же была в забытьи, и теперь он, не стесняясь, мог разглядеть ее: глаза закрыты, губы чуть вздрагивали, будто шептали молитву, влажные волосы рассыпались у изголовья, он погладил их, нагнулся и вдохнул теплоту ее духов.
