— И недавно, видно, прошли, — заметил Хмара. — Не успело еще воронье слететься, да и трупы свежие.
— А кто бы это был? Может, какой-нибудь отряд, высланный против нас? — спросил, не обращаясь ни к кому, Кривуля.
— Нет, — кивнул уверенно головой Сыч, — надежная милиция... вон и сам пан болтается, ишь, упитанный кабанюка!
— Так, само поспольство, — согласился Хмара, — кроме нас, никого на Волыни нет; Колодка еще очищает Радомысль, да он далеко. Значит, верно то, что само поспольство; не дожидаясь нас, собирается в загоны и вырезывает своих панов.
— А, так им и надо! — воскликнул Кривуля. — Наша Украйна, и наша здесь воля, а там себе в Польше пусть хозяйничают, как хотят!
— Ну, и в Польше им урвалась нитка, — заметил Хмара, — говорили вчера люди, что, слышно, уже и в Литве, и в Польше народ бунтует; ждут только козаков{1}.
— Ну? — раздалось сразу несколько недоверчивых голосов.
— А то что же? Ведь всем равно — и ляхам, и нашим, и литвакам — батько Хмель волю обещает и землю... Так что ж им на своих панов смотреть? Въелись они им не хуже нашего!
— Верно! — рявкнул Сыч. — Да бей меня нечистая мать, когда мы не приведем теперь к батьку не то всю Волынь, а и всю Литву белоглазую!
— Да все хорошо, только вот плохо, что пан атаман наш зажурился вельми, — вставил Хмара.
— А вот я его сейчас розважу! — вскрикнул шумно Сыч и, пришпоривши коня, поскакал к ехавшему впереди молодому сотнику.
— Чего, сынку, загрустил, — обратился он к нему весело, — не видишь разве, какие на дубах груши повырастали?
— Вижу, батьку, — поднял голову сотник, — и радуюсь за бедный люд, что набрался он силы ломать свои ярма.
— Ну так что же? Кажись, все нам благопоспешествует и вести от товарищей добрые доходят.
— Эх, батьку, — вздохнул козак, — так-то оно так, да человек все о своем думает!
Лицо Сыча омрачилось. Всадники замолчали. Вдоль дороги все еще тянулся ряд висельников. До Сыча и до молодого сотника долетали громкие шутки и остроты, которыми козаки приветствовали застывших мертвецов.
— Гм-гм! — откашлялся наконец Сыч. — Да ты, Олексо, того... не теряй надежды! «Толцыте, убо и отверзется», — говорит писание. Ну вот я и уповаю. Видишь ли, когда пошел по всему краю такой переполох, то и пану Чаплинскому, думаю, никакая пакость в голову не пойдет; ему-то, почитай, еще больше, чем другим, дрожать за свою шкуру подобает...
— Так-то, батьку, да ведь до сей поры сколько времени ушло; ведь украл он ее еще зимою, а теперь уже лето; чего не могло случиться за такой срок?
