— Ой, девочки, мне страшно! — охнула Наташка.
Катя только отмахнулась, уставясь на Сибиллу, а та начала:
— Уедешь ты, но не в Америку, а в Германию. Помнишь, врач-немец к нам приезжал и на тебя глаз положил? Он тебя и вызовет, вместе с матерью. Сначала ты покобенишься, мол, скучный он, а потом мать тебя все же уговорит — поедете. Любить ты его не любишь и никогда не полюбишь. Да и у нас в России в любви почти никто не живет. А там дом каменный, трехэтажный, две машины, садик, у него свой praxis, практика по-нашему, клиенты, хорошо обеспечен. Мать твою и тебя оденет, как в Москве вы никогда не одевались. В постели он не ах, но что-то может. Трусики с тебя срывать не будет, сама снимать станешь. А может, и с него тоже. Вот весь твой феминизм, подруга, в этом и проявится. Ты решишь, что для семейной жизни и такой сойдет, а там посмотрим, мол. В кирхе обвенчаетесь. Трех киндеров родишь — двух девочек и одного мальчика. И будет тебе, сестрица, не до романов. Подруг у тебя там не будет, подруги в детстве заводятся, но соседки сносные. С ними и старость встретишь. Дети тебя немецкому выучат как следует. А мужа так и не полюбишь. Вот тебе и весь мой сказ.
— Но жить-то я буду хорошо? — не отставала Катя, рассчитывая за свои сережки получить побольше информации.
— Чего ищешь, то и найдешь, — ответила сухо уже успокоившаяся Сибилла. Во всяком случае, московскую вонь нюхать не будешь.
— А мне очень интересно на больных погадать, — вдруг покраснела кучерявенькая чернобровая Наташа. — Особенно на последнего — этого дипломата с аппендицитом, он такой хорошенький. С ним все хорошо будет?
— Будет, будет. — Сибилла провела рукой по ее волосам. — Ты ему даже минет в процедурной сделаешь. Вот, собственно, и все.
— Сразу уж и минет, — надула губки Наташа, так что верхняя, как всегда, поднялась к уздечке ноздрей.
— А он ни на что другое после аппендэктомии способен не будет.
— Ну ладно, — спасла смутившуюся приятельницу Катя. — А про других что-нибудь рассказать можешь? Вот этот Славка, который у нас в третий раз здесь. Ну с панкреатитом. Опять уцелеет?
Сибилла пожала своими прямыми плечами девы-воительницы.
— Наверно. Живуч, как не знаю что. Ничего его не берет. Как репей цепкий. Про остальных не скажу, не чувствую, кто из них. Но смерть будет там. Уж раз Толька Тать решил жертву принести, то не без того.
Я присел на корточки у дверей в свою палату. Во-первых, ноги уже плохо держали, а во-вторых, хотелось стать еще более незаметным. Но на меня и без того не обращали внимания. Для моих слабых рук даже пустая банка была неимоверной тяжестью, и я поставил ее на пол рядом.
