Дороти медленно поменяла позу и села на пол, спиной к дивану. И она вышла замуж за этого человека? Да. Когда-то она даже любила его… Так, не двигаясь, она просидела час или два. Случившееся затормозило все ее мысли. Она просто сидела с открытыми глазами. Потом почувствовала, что очень замерзла. Отчаянно захотелось спать. Тогда Дороти встала с пола и, даже не взглянув на того, кто храпел возле окна, тихо вышла из гостиной и закрыла дверь. Поднялась к себе, даже не сходив в туалет, не умыв лица и не вычистив зубы. Нырнула в свою узкую постель и накрылась несколькими одеялами. Ночь была туманная и очень холодная. Должно быть, Дороти сразу же уснула и видела сон. Разбудило ее яркое солнце, струящееся в окно. Дороти вспомнила свой сон: она держала на руках младенца и целовала его мягкую головку. От него пахло мускусом, лавандой, апельсинами и медом.
Альберт уехал.
Ничто не напоминало о том, что он здесь побывал. Никто не узнает, что Альберт Синклер вернулся к своей брошенной жене, обвинил ее в супружеской измене и фактически изнасиловал в порыве злости, ревности и досады. Перед миром, то есть перед девочками и курами, Дороти предстала такой же, как была: без косметики на лице и претенциозных замашек. Она все так же заваривала чай и готовила завтрак, собирала девочкам их обычные пакеты с едой, кормила кур, разводила огонь под баком и провожала Эгги и Нину на работу в Норт-Барн. Только ход ее мыслей несколько изменился. Она думала о возможной беременности. О ребенке, который уже сейчас крохотным зернышком мог поселиться в теплом красном пространстве ее лона.
Нет, она не перестала думать о Яне.
Ян был сейчас далеко – во всех смыслах этого слова. Но о Яне она думала всегда.
Дни тянулись, один за одним: тяжелые, серые дни зимы, обильные слякотью и грязью. Каждый раз, заходя в туалет, Дороти боялась обнаружить кровь. Сейчас она бывала там чаще обычного. Через две недели после отъезда Альберта у Дороти не появилось судорожных болей, напряжения, угловатости в движениях, беспричинного раздражения и слезливости, чем обычно сопровождался очередной приход месячных. Перед ней снова замаячила и начала быстро разрастаться надежда. Надежда, в которой странным образом переплетались очевидность и таинственность. Дороти твердила себе, что те короткие минуты гнева и агрессии Альберта были почти благом. Несколько минут боли и унижения. Несколько минут во власти его похоти. По сути, он вел себя, как ребенок в кондитерской лавке: быстро насытился и потерял всякий интерес. Дороти больше не ужасало случившееся с ней в гостиной. Теперь она боялась, что об этом узнают девочки. Она представляла, как Эгги и Нина распахивают дверь, видела их шокированные лица и слышала собственный крик, все-таки вырвавшийся наружу: «Помогите!» Иногда Дороти казалось, что все это уже произошло и она действительно видит испуганные лица девочек, их страх, смешанный с осуждением. Кормя кур или штопая чулки, она иногда вздрагивала от этих псевдовоспоминаний и тошнотворных мыслей, что ее тайна раскрыта.
