Пританцовывая с ноги на ногу и размахивая корзиночкой, Миша побежал на улицу.
Перед обедом ворошили сено. Его было так много, а работа продвигалась так медленно, что Мише казалось, ей не будет конца. Старики же как бы не торопясь перебирали сено граблями, переговаривались между собой:
— Сено-то до чего хорошо! Повернем сейчас — оно быстро дойдет.
— А все-таки косилка высоко берет, смотри, ходим как по жнивью, — сказала Манефа и подергала рукой кошенину. — Бывало, вручную-то пройдем по гумнам, будто побреем вокруг деревни — любо посмотреть.
— Теперь уж только на технику вся надежа.
— Что, Миша? Скучно тебе одному-то? Поди-ка, в село уж захотел? — спросила Манефа Андреевна. — Полно с нами канителиться, беги вон к той черемухе, под ней куст смородины — пощипли.
— Это кто там идут вереницей? — Василий Егорович глянул из-под руки на людей, шагавших поодаль, напрямик через траву к полю.
— Это — ленинградцы, всё по ягоды ходят к Иваньковской вырубке.
— Понятно…
Когда шли к дому, Василий Егорович поклонился издалека Настасье Сорокиной, тоже сушившей сено, а Манефа крикнула подруге:
— Брось грабли-то, поди к нам — покалякаем.
Сели на лавочку у крыльца. Подошла Настасья, крепкая краснолицая старуха, очень словоохотливая, привыкшая к роли лидера среди подруг.
— Смотрю, больно славно у вас получается на пару-то. Мне бы такого помощника. Василий Егорович, доброго здоровьица! — завела она, еще не доходя до лавочки.
— Ты и одна шибко управляешься, наверно, целую поветь напихала сена, — ответила Манефа.
— Не выдумывай! Много ли ношей натаскаешь?..
Настасья еще стояла, всплескивая руками, как тут же явилась высокая, узкоплечая и сутулая Евдокия Тараканова, проще — Евдоха. Зрение у нее плоховатое, а поди ты, все замечает.
— Я сразу поняла, что Василий Егорович к нам пожаловал: надо, думаю, повидаться. Да вот косу захватила — не поклепаешь ли?
— Садитесь да скажите, как поживаете, — подвинулся Василий Егорович.
— А как поживаем? Представь, что ты председатель, а тут вся твоя бригада, — развела длинными руками Евдокия.
— Бригада — три гада, — озорно хихикнула Настасья. — Всё путаемся чего-нибудь, вот с сенокосом баталимся.
— У меня нынче плохо подается: мозжит плечо, другой раз уснуть не дает. Надеяться не на кого, трактором не накосят, — подковырнула Евдоха, но, зная ее въедливый характер, никто не стал обострять разговор. — Заставляли бы косить дачников.
— Дачники — это пустоцвет для деревни, от них только шум-гам, — молвил Василий Егорович.
